На другом берегу осени
Шрифт:
– Да нет, - Павел пожал плечами, - ушла и ушла. Ты прав, мне сейчас лишние привязанности не нужны.
– Вот и дальше себя в том же духе убеждай, - посоветовал Артур, закрывая дверь.
Как раз в это время Петрович, спустившийся в прозекторскую, чтобы проверить, все ли убрано, и обнаруживший труп Славика, послал сообщение Лейбмахеру. Потом взвалил труп на каталку и отвез его в старый гараж, положил около верстака. Огляделся – вроде все выглядело натурально. В гараж можно в обед послать рабочих, они тело и обнаружат. А там полиция, вскрытие, сбор денег на похороны, насколько Петрович знал – Славик был одинок и нелюдим, так что хоронить придется коллективу. Соломоныч скажет речь, девочки поплачут, вспомнят, какой замечательный Слава был человек, мужики вздохнут
Напарник, прибывший следом, предстоящего счастья не оценил.
– Ты как хочешь, - заявил он Петровичу, - а я уборщиком работать не нанимался. Надо тебе, бери тряпку и вперед, с песней, значит. А я – ну нахрен такое, и так по головке не погладят, если узнают, чем мы тут занимаемся, а вообще я долг Соломонычу выплатил почти, еще пара жмуриков, и уеду.
– Ну-ну, - Петрович сделал обычное кислое лицо, нащупал в кармане телефон.
– Не нукай мне тут, тоже нашел лошадь. – Живчик сплюнул, затер ботинком желтовато-студенистый комок, подгреб пыли. – Что за ебаныврот.
Хуже обычного дурака только инициативный.
Петрович дураком не был, он работал в больнице санитаром вот уже двадцать лет, повидал тут всякого, благодаря Лейбмахеру и его мясной лавке дети Петровича были пристроены и уже как год оба учились за границей. Хоть и не в Америках, всего лишь в Чехии, но вырастут приличными людьми, может быть. А то, что он на краже наркоты попался, забылось давно. Милицией забылось, а вот Петровичем – нет, главное, что Соломоныч тогда его за просто так отмазал, ничего за это не взял. И Петрович это не забыл, отрабатывал не за деньги, а за самим не понятое чувство благодарности. До сих пор никто за руку их не поймал, но чуял Петрович – долго это не протянется. И так года три уже по два-три набора в месяц отправляют, ну год еще, два, а потом свернется все. Так что можно и вдвоем поработать, Сева не сломается тряпкой лишний раз махнуть.
Сева, его двоюродный брат, простой деревенский парень, полгода назад попавший под крылышко Петровича с подачи дорогих родственников, как раз особыми способностями не обладал. Как говорится, в тридцать лет ума нет – и не будет. А тут сороковник, без вариантов. Да еще советская, а потом все та же, но уже российская власть систематически отбивала у деревенских желание трудиться. Если у их общей с Петровичем бабы Мани была корова, утки и куры, то уже у родителей – самогон, ворованная солярка и песок с ближайшей стройки, а у самого Севы – набеги на появившихся фермеров и мелкий разбой. А поскольку в новом государстве такое времяпрепровождение называлось бизнесом, то и Сева ощущал себя хоть и не очень крутым, но бизнесменом. Выдаваемых Петровичем денег хватало на девок, бухло и семилетнюю бэху, по меркам деревни Сева был крут, очень крут. Даже копил немного, на будущее, чтобы кирпичный дворец в начале улицы построить, там, где грязи поменьше и колея на дороге не такая глубокая. Но вот пахать за двоих он был категорически не согласен.
– У Маринки, хиругички из травмы, хахаль появился, - он важно посмотрел на Петровича, мол, смотри как надо проблему решать, - давай его привлечем, пусть тряпкой машет. Давай, поговорю с ним, денег дадим немножко, он и будет тут елозить мочалками. А трупаки, официальные они или нет, кто разберет. Не этот же дебил перекачаный. Я, кстати, слышал, что хирургичке этой бабки нужны, вот пусть ебарь ее и постарается.
Петрович сожрал очередной лимон.
– Не лезь, - строго сказал он, - пока Лейба не скажет, что делать, никакой самодеятельности. Понял?
– Ага, - Сева поднял руки вверх, - как не понять, не дурак, чай. Ты тоже прикинь, Слава-то убирался и там, и тут, а нового санитара просто так не запряжешь.
Петрович прикинул и в этот раз вынужден был с Севой согласиться. Бывает что и дурак что-то умное скажет.
– Я спрошу, - подвел он черту под обсуждением. – А до этого не дергайся.
Сева кивнул. Он давно считал, что в их тандеме мозг – он, а не Петрович. А Лейбмахер – ссыкло, такой собственной тени боится. Если все правильно обставить, то уборщик со стороны даже и не спросит, что это за филиал морга в больнице. Особенно если правильно разговор поставить. Не сейчас, недельку он выждет, свежие трупаки так часто не появляются, а потом, если Петрович забудет, вот он – спаситель бизнеса, приведет человечка. Тем более что Вовчик этот на голову ушибленный, на лбу три класса церковно-приходской написано, на старой тачке ездит, сам Сева в такую бы даже срать не сел. Денег дать немного, так чтобы хватило ему с Маринкой поделиться, и все, будет шабашить за милую душу. А кто решил вопрос? Сева решил вопрос. Значит, он в их команде главный, а не Петрович. И когда Соломоныч это поймет, то возможно подумает, что долю Петровича неплохо бы Севе отдать, а там наверное куда больше его трехи. Раз в двадцать, судя по тем расценкам, которые главврач озвучил.
Петрович не забыл. Отправил Лейбмахеру сообщение, даже написал, что идея не его – напарника. Так что если с новеньким какой косяк будет, это уже между Лейбой и братцем двоюродным, а он, Петрович, только до сведения довел. Его дело маленькое, режь, пили, да получай по десятке с каждого супового набора. Сколько этот набор стоит, он знал, но также знал, сколько накладных расходов там, и по поводу своей доли от этого мероприятия не комплексовал. А вот то, что Сева услышал про расценки, это плохо. Но не Петрович ему сказал, а сам главврач, так что и тут он как бы не при делах.
Володя тоже был в сомнениях. С одной стороны, Марина была его ключиком к больнице, все-таки лоб ему натурально разбили, и еще раз подвергаться такому физическому воздействию, чтобы заявиться в травмпункт, он не хотел. А именно из травмы больных чаще всего везли в реанимацию или морг.
С другой же стороны, эти намеки на мелкого медбрата-колдуна, который просто приложил руку ко лбу, и рана прошла, были настолько легко читаемы, что оставалось только понять, чем же он так насолил врачу. То, что между ними ничего не было, в этом его Марина заверила. И старшая медсестра подтвердила, а уж она-то все про всех в отделении знает. Правда, сказала еще, чтобы с Артуром этим не связывался, мол, чуть ли не темный маг. И хотя это обьяснение было за гранью реального мира, Володя ей поверил. Не в том смысле, что реально маг, а в том, что лучше не связываться. Тем более что Артур в разработке, и переходит в другую службу, к смежникам, а те предпочли бы получить его живым и здоровым. В крайнем случае – живым.
Глава 23
В пятницу вечером поток машин из Москвы напоминает полноводную реку. Неторопливую, полноводную, с разливами возле шлюзов и плотин, разделяющуюся на такие же полноводные отводки. Но это летом. А вот поздней осенью он превращается в небольшой горный ручеек, стремительный, с гулом обходящий мелкие препятствия в виде заторов, аварий, дорожных работ, ям и снятого дорожного полотна.
Те, кто живет за МКАДом, а работает в городе, уносятся этим ручейком каждый вечер, в пятницу он становится полноводнее лишь чуть, за счет тех, кто сделал у себя в загородном доме постоянное отопление и выезжает туда отдохнуть на выходные. С каждым годом таких становится все меньше и меньше, содержать два жилья накладно, да и особого смысла нет, если только вот семья живет за городом, а отец семейства работает в Москве чуть ли не круглые сутки.
Красный лансер десятка, внешне отличающийся от обычной версии воздухозаборником на капоте, антикрылом и низкопрофильными шинами, двигался навстречу основному потоку. Он не стремился покинуть Москву, как раз наоборот – желал туда попасть. Женщина за рулем уверенно вела машину в левом ряду, изредка подмаргивая дальним светом какому-нибудь неторопливому водителю, решившему обогнать грузовик, да так и оставшемуся на крайней полосе. Она не торопилась, ждала, пока тот на скорости под сто сьедет на вторую слева, потом втапливала педаль и уносилась дальше, до следующего долбоеба. Хоть женщине и было не так много лет, но вот эти препятствия она сносила терпеливо и не возмущалась. Хотя машина могла разогнаться и до двухсот сорока, максимум, что она себе позволяла – это сто пятьдесят. Камеры фиксировали превышение скорости, но дальше центра обработки эти данные все равно не пойдут, номера на лансере определялись системой как включенные в особый список. Не для штрафов.