На Другой Стороне
Шрифт:
— У тебя много колец? — спросил Денис, одновременно изнывая от желания узнать ответ и боясь его.
— Когда я делал первые свои шаги по ДРУГОЙ СТОРОНЕ, я встречал достаточно опасностей. Я был очень маленьким. Мои мысли были просто-напросто мыслями маленького мальчика, который блуждает по незнакомой стране и не может найти маму и папу.
Денис кивнул, так, будто всё понял, и шлёпнулся на землю. Не до конца понятная горечь жгла ему лёгкие. Он был рад, что братик жив, хоть всё что случилось, по меньшей мере, очень странно, а по большей (частичкой взрослости, которая уже оставила отпечаток в его детском мозге, как мёртвая бабочка оставляет отпечаток в мягком гумусе, которому через тысячи лет суждено стать камнем, Денис это понимал) — попросту невозможно. Но он понял и ещё одну вещь — вряд ли когда-нибудь он догонит брата. Мама говорила, что он больше не взрослеет, но это неправда: когда там, в сонном городке Выборге, случилось нечто, что забросило этого малыша на ДРУГУЮ СТОРОНУ, он, Макс, включил форсаж. Он стал взрослее любого взрослого, мудрее самого седого старика. А Денис… Денис боится всего, как только что вылупившийся цыплёнок.
Откуда-то вдруг появился Доминико. Как тень, что зазевалась и пропустила заход солнца, оставшись на земле, он прятался то за одним сиу, то за другим, словно ища, от чьих ног оторвался. Денис видел его всё время: острая вершина колпака торчала как восклицательный знак.
— Почему ты сказал мне бежать в лес, если прекрасно знал, что Максим вернётся?
Забывшись, Денис протянул вперёд руку, чтобы ухватить призрака за полу его одежд. Пятерня схватила лишь воздух.
Доминико хмуро помолчал, а потом фыркнул — точь-в-точь как кошка. Кто-то из молодых сиу нервно расхохотался, но никто не шарахался и не пытался грозить приведению крестом. В сущности, нет ничего удивительного, что такие существа воспринимают это бестелесное пугало как должное: с таким-то лицом они должны воспринимать как должное даже инопланетян!
— Нужно мне больно нянчится с таким сопляком как ты. Надеялся, что слиняешь в шепчущий лес и останешься там навсегда. Может, наткнулся бы на поселение кукушек. Их там, что икры в белуге. И ничего бы с тобой не случилось: кукушки любят детей. Они воспитали бы тебя как своего. Эти птицы умеют убеждать, и год спустя ты уже отгрохал бы дом-дупло на каком-нибудь зелёном исполине. Разводил бы в садке мошек себе на пропитание. Разве это не жизнь? Кукушки не дают друг дружку в обиду.
— Не слушай его, — сказал Максим. — Он просто за тебя боится. Я начал подозревать, что наш путь будет куда как тяжелее.
Доминико что-то пробурчал, запахнувшись плотнее в свои одежды. Денис не слышал, да он и не слушал.
— Но ничего не случилось, кроме… кроме моего злосчастного броска. Я нечаянно, честное слово! У меня перед глазами как будто на мгновение помутилось.
Сиу переглянулись и загомонили, все сразу, будто ветер, который как хищный кот забрался в камыши.
— Падь падь, — говорили они. — Падь падь падь малыш короста… падь. ТЕНЬ.
— Они говорят про туман. Ты бросил камень, потому что туман застлал тебе глаза, — сказал Максим. — Может, всего на мгновение. Он, наверное, подкрался к тебе в брюшке комара, который тебя укусил. Или верхом на мыши-полёвке, которая пробегала мимо. Маленькая, крошечная толика тумана…
Денис вспомнил, как зловеще звучало в устах малыша третье правило ДРУГОЙ СТОРОНЫ: «Если встретишь муравейник, покрытый туманом, держись от него подальше. Если вообще увидишь туман, не просто туман, а такой белый, как только выпавший снег, ни за что не подходи близко. То же самое касается предметов или существ, вокруг которых курится этот туман».
Гомон среди сиу возник и вновь стих. Максим, не находя слов чтобы объяснить более доступно, всплеснул руками:
— Ты не видел, куда бросаешь. Просто не думай об этом.
Денис вскочил. Голос его стал сиплым, как бывает, когда очень-очень сильно болит горло. Всё, что он хотел — расколотить на черепки потустороннюю чепуху, которая вдруг ни с того ни с сего возникла в воображении Макса и краснокожих.
— Я всё видел! Никакого тумана не было… а бросал я вот в этого прозрачного чудика. Я… только я виноват, что попал в тебя, и больше никто.
— Вождь решил взять тебя под стражу, на случай, если ты всё ещё дышишь туманом. Они ведь боятся его, бедные краснокожие, боятся больше, чем лесные звери боятся огня. Но я вижу, что с тобой всё в порядке.
— Это я бросал тот проклятый камень! — завопил Денис, не в силах проглотить обиду. — Я просто хотел… ну… подурачиться.
Максим отвернулся. Видно было, что он больше ничего не хочет говорить. Сиу смотрели на Дениса как на жалкую собачонку с подбитой лапой и, кроме того, больную какой-то опасной заразной болезнью.
— Пойдём, — сказал Макс. — Чувствуешь запах? Это подоспела еда. У сиу очень странные представления о том, чем следует набивать желудок, но думаю, тебе понравится. Мы переночуем здесь, а завтра тронемся в путь.
10
На ночь им выделили тесный, но тёплый вигвам с привязанными к потолку лисьими хвостами и круглым, крошечным потайным оконцем, в поисках которого по мягким стенкам с любопытством шарил крылышками насекомых и шершавыми листьями лопухов лес. Здесь жили дети, но на одну ночь, из уважения к гостям, их разобрали по большим шатрам родители. Перед тем как погрузиться в сон, Денис задумался о пище, что переваривалась в желудке — она и вправду была странной, особенно салат из жареных жёлтых помидор — задумался о маме с папой, о том, что было задолго до этого дня, и о том, что будет потом. О фуражке улыбчивой девушки-полицейской, которая, наверное, примчится на своём коне, когда мама позвонит в милицию и скажет, что их сын пропал, и о Митяе, который воображал себе тысячи разных мест, где Денис может сейчас быть. Возможно, где-то он даже был близок к истине…
На мыслях о жёлтых фотокарточках из семейного альбома Денис заснул.
К утру туман его грёз выполз (должно быть, через то самое крошечное окошко) наружу, заполнил весь мир и поднялся в небеса, скрыв собой звёзды. И пролился моросью. Когда братья выползли наружу, здесь только разве что не квакали лягушки. Сырость была везде. Что-то ленивое было в недвижных, влажных, тяжёлых, как ватное одеяло, листах подорожника. Денис зевал всё утро. Максим строго смотрел поверх запотевших стёкол очков.
— Ты что такой тихий? — спросил он. — За вчерашний день мы, пусть и всего на несколько сотен шагов, стали ближе к маяку.
— Не выспался. Должно быть, камешек закатился под шкуры. Или скорлупа от этих орехов, которые они везде грызут. Сколько часов мы спали? Четыре?
— Не знаю, что такое «часы», — Максим был в том расположении духа, в котором идут вершить большие дела. — Солнце упало, и солнце взошло, пусть даже его не видно. Мы спали. Что ещё нужно?
— Кажется, — Дениса терзали смутные сомнения, — что дома я мог спать куда как дольше. Особенно если утром не нужно было идти в школу.