На Двине-Даугаве
Шрифт:
И вдруг увидел давешних мальчишек. Они возвращались, видно, назад после своего бегства.
Чтоб их не испугать снова, Гриша остановился и начал ковырять большим пальцем босой ноги пыль на дороге, будто искал что-то.
Но мальчишки и не собирались бежать. Когда они поравнялись с Гришей, один из них сказал серьезно, как взрослый:
— Здорово.
— Здорово, — ответил Гриша. — Почему ж это вы удрали от меня?
Мальчишки все засмеялись разом. И один — черный, как цыган, с синими белками глаз — сказал:
— Мы думали, ты барин.
— Ну,
— Мы с барами не водимся.
— Кто с барином поговорит, тому, глядишь, и нагорит, — сказал другой мальчишка, с выгоревшей на солнце белесой головой. Он, видно, повторил услышанное от взрослых.
— Складно, — похвалил его Гриша.
— У него дед сказочник. Он в деда пошел, — проговорил парнишка, похожий на цыгана.
— Как тебя зовут? — спросил Гриша.
— Елизар Козлов. А тебя я знаю теперь, как кличут: Шумов Григорий. Ты сын Ивана Ивановича.
— Откуда ты узнал?
— Да мы давно слыхали, что к Ивану Ивановичу приедет парнишка из города, ученик. Ну, мы думали — маленький. А как давеча увидели тебя в овраге, не поймем вначале: кто такой? Больно ты велик ростом.
— А откуда вы сами? Почему батю моего знаете?
— Да мы кругом всех знаем, — ухмыльнулся Елизар. — А сами мы из деревни, Аудри называется.
— Деревня-то русская? Отчего ж название такое?
— Соседями живем: половина деревни латыши, половина — русские. А название такое потому, что тут вся сторона — латышская.
Гриша удивился: что русские деревни были по соседству с латышскими, это он знал, но, чтоб в одной деревне проживали рядом и русские и латыши, про это он слышал в первый раз.
— Приходи к нам завтра! — предложил вдруг Елизар. — Завтра у нас толока.
27
…Толока? Вот что такое толока.
В мае (чаще всего — в конце мая) деревня в один день вывозит весь скопившийся за год навоз на поля, отдыхавшие под паром.
Лошади были не в каждом дворе, а в Аудри они и вообще-то были наперечет. И вот, по обычаю, аудринцы раз в году работали артелью, вскладчину: кто давал коня, кто телегу с работником, кто только работников — это те, у кого лошади не было.
Хозяйки готовились к толоке загодя. В одном дворе варили пиво, в другом готовили обед, в третьем блины ставили.
И артельная работа — толока — обращалась в праздник: веселые парни и подростки вскачь, с песнями гнали порожние телеги к хлевам — ко всем по очереди. Груженые возы двигались тоже не шагом, а рысью; украшенные разноцветными лентами кони словно заражались удалью возниц. Хозяева их, конечно, смотрели на такую удаль со скрытой тревогой, но ничего не поделаешь: обычай.
Латышская и русская речь слышалась вперемешку; иногда, стоя на пустой телеге, мчались с поля в обнимку бритый латыш и бородач-старовер, оба уже навеселе от домашнего горького, круто заправленного хмелем пива.
Гриша пришел в Аудри еще по холодку, ранним утром, а его новый знакомец, Елизар, уже гнал на телеге по деревне, лихо размахивая концом вязанных из цветной шерсти праздничных вожжей.
Он увидел Гришу, крикнул на всем ходу:
— Садись!
И нарочно хлестнул коня, чтоб промчаться мимо Гриши, — тот же все равно не сумеет вскочить. А потом уж Елизар остановится, позволит ему сесть.
Но Григорий Шумов вырос в деревне — он и не подумал садиться с размаху: так и под колеса угодишь. Он с минуту бежал изо всех сил рядом с телегой, а потом, поравнявшись скоростью с рысью коня, ловко вскочил на передок, стал рядом с Елизаром.
В гриву коня были вплетены красные и зеленые ленты; ветер шумел в ушах.
Ну, все было прямо как на свадьбе! Только просторная крестьянская телега — вся в коровьем навозе. Да что за беда!
Вечером предстоит новое удовольствие: все будут обливать друг друга водой. Отмоются. Девушки заранее приготовили ведра у колодцев. Всегда выходило так, что они ловчей окатывали водой кончивших работу парней. Да так и полагалось: парни измазались, их рубахи теперь все равно стирать — вода этому делу только поможет; а девушки работали по дому, угощали приехавших с поля стаканом пива, пирогом, крупеней, а одевались в этот день нарядно, — не обливать же новую кофту из ведра! Надо совесть иметь. И парни делали вид, что промахиваются, лили воду мимо, а то — для смеху — и прямо на себя: все равно, дескать, я мокрый.
Под деревьями стояли накрытые чистыми рушниками столы с квасом, нарезанными ломтями черного хлеба, простоквашей.
В этот день угощения хватало всем.
К вечеру весь навоз из деревни был вывезен.
Коровы, удивленно мыча, входили в чистые, пустые хлева.
Гриша бегал по улице уже весь мокрый, гонялся за обидчиком Елизаром; тот ухитрялся, ловко отскочив в сторону, облить еще раз его с головы до ног.
Они оба даже пива успели хлебнуть. Гриша отпил из кружки немного: невкусно — горько, как полынь.
— Это от хмеля, — объяснил ему Елизар.
Латышский конец деревни весь был — со двора во двор — украшен высоченными жердями, увитыми хмелем. Хмель так разросся, что жерди эти казались издали зелеными колоннами.
Хмелем были оплетены и дворовые ограды из ивняка.
В русском конце деревни плетни стояли голые: староверы пива не варили.
Уже вызвездило, когда Гриша бегом, чтоб не озябнуть в непросохшей одежде, вернулся к усадьбе графов Шадурских. А уходить было жалко: позади звенели по всей деревне Аудри хоровые песни.
Никто дома не заругался на него, измазанного, мокрого. Всем же понятно, и матери тоже: обычай! Обычай надо исполнять. А ситцевую рубаху со штанами нетрудно и постирать.
— Батя, а почему в других местах такого обычая нету?
— Кой-где есть.
— В «Затишье» не было.
Винца вмешался:
— И в усадьбе Шадурских нету.
— Почему? Весело на толоке…
— «Почему»! Потому что в конюшне у Шадурских коней хватит.
— Ну, и что ж? На этих конях — да сразу бы в поле! С песнями!