На голубом глазу

Глазкова Евангелина

– В тюрьму?

– На стул! – кинул он.

– Сяду, – пожала я плечами до сих пор не понимая, что происходит и за что меня «задержали».

– Вам знаком человек по имени Марк Юрьевич Зыков, тыща-цот-ностого года рождения? – вытянул он фотографию Марка – портретную, как с выпускного альбома или поминального мраморного камня.

– Тыща чего?

– Девяностого.

Мы все на курсе были девяностого года рождения. И Зыков тоже.

– Марк Зыков… учился на параллельном со мной. Я не видела его четыре года, а что? Он умер?! –

схватилась я за сердце.

– Почему сразу умер, гражданочка?

– Вы сняли меня с рейса! – хваталась я за подлокотники стула, ходившие ходуном, – обыскали, напугали, вазелин изъяли! А он от отёков! Фоткой Марка в меня тычете! Где он? Что с ним случилось?

– Успокойтесь, – достал таможенник из тумбочки корвалол и накапал мне в пластиковый стаканчик, – с Зыковым ничего не случилось. Это он случился. Звков в розыске. В международном розыске.

– Марк? – выпила я капли залпом, – да вы что! Он же… звезда универа! Играл на флейте, знал язык жестов, – перегнулась я через столешницу к таможеннику, лупя на него красные прожилки воспаленного глаза, – он на языке жестов диплом защищал! В газете писали. В районной. По северному АО, а вы тут с его фоткой… И при чем тут я?

– Ваше имя обнаружено среди контактов в его записной книжке.

– Мое имя? – кивком я попросила плеснуть еще корвалолчику, – он мне за пять лет ни разу не сказал «привет», – откинулась я на спинку стула, воображая себя на приеме психолога.

– И тем ни менее, в сводке записано так. Ваше имя, рядом приписка «в экстренном случае, найти Еву». Ваше ФИО и номер телефона. Вас мы нашли, а его нет. Не знаете, где он может быть?

– Ну, – перекинула я ногу на ногу, удобно устраивая подборок поверх собранных кулаком пальцев, – он был много где. Объездил весь мир со своей девушкой. Сколько стран в мире? Сто девяносто пять? Кажется, он был в половине, поэтому никогда не приходил на встречу выпускников, – вздохнула я.

– Он осел на Ближнем востоке. И пропал.

– А в чем его обвиняют? – выпучила и без того выпученные глаза, – что он сделал? Убил кого-то?.. Или кто-то убил его! Кошмар! – вскрикнула я, борясь с желанием подтянуть ноги на сидушку стула.

– Хватит, никого он не убил! И его тоже. Он проходит, как подозреваемый. Большего сказать не могу. Вот, – вытянул он мне свою визитку, – услышите его, увидите или вступите в контакт, позвоните.

– Он моего имени не знает, а вы… вступите в контакт. Я пять лет мечтала законтачить с ним, пристыковаться хоть каким-то боком… Он разбил мне сердце, офицер!

– Я сержант.

Глаза наливались слезами, а нижняя губа дрожала:

– Ну ладно вам убиваться. Зыков не стоит слез. Вот, – взял он меня за руку, которой я сжимала пустой сдавленный стаканчик, и накапал еще корвалола, – идите. У вас отпуск, отдыхайте и… будьте аккуратны. Если что, звоните.

– Спасибо, офицер сержант.

– Счастливого пути, и вазелин ваш со столика заберите, – щелкнул он красную печатью мне в паспорт, – без очереди пропустят.

Лину я застала развалившуюся на полу с овчаркой и спаниелем и щелкавшей на их фони селфи в обнимку со своими бадами.

– Оспади… Лина …

Собаки зарычали не меня, а таможенники напряглись.

– Корвалол! – продемонстрировала я стаканчик, пока Лина заталкивала кульки бадов под скотчем обратно в ручную кладь.

– Чего так долго? – нехотя поднялась она с пола. – А чем от тебя так вкусно пахнет?

– Нервами, корвалолом, адреналином и кортизолом. У меня вазелин нашли. Но потом вернули.

– Мне бады нельзя, а тебе вазелин можно! – зашептала она, – в мусульманскую страну.

– Он от отеков. Жара, буду много пить, утром проснусь с мешками, а вазелин нанесешь и нет ничего.

– Это стресс для лимфатической системы, – фыркнула Лина, – я вылечу тебя…

–… нет! – не могла я больше слышать о бадах, – есть еще кое-что, – зашнуровала я кроссовок, пройдя через трубу с поднятыми вверх руками, – меня спросили там, – дождалась пока просветят Лину, – про Зыкова!

– Про Марка? Это из-за него у тебя адреналин?

Лина рылась в телефоне, пролистывая фотографии в социальной сети, – смотри! Я фоткала его на вручении дипломов. Ты видела его потом?

– Ни разу. Они с Цветковой быстро уехали из страны.

Да уж… я и забыла, какой он был чертовски привлекательный. Хулиган и правозащитник в одном флаконе. Он носил дырявые джинсы и играл на флейте. Курил на переменах и покупал бездомным псам хот-доги у метро. Он знал язык жестов, потому что его мама была с особенностями слуха и именно на языке жестов защищал диплом. Ради этого пригласили независимого переводчика, но деканша пошлы бы на что угодно ради обожаемого всеми Марка.

О нём тогда в газетах написали, а теперь вот на полицейских листовках.

Марк рисовал граффити на поездах и рисовал все газеты к праздникам, а заодно и портреты девчонок, которые ему нравились. Ходили слухи, что у него был блокнот с рисунками девушек, с которыми он переспал. Как только это происходило, он вычеркивал девушку маркером. Потому и прозвище – Маркер. Ну и из-за имени – Марк.

На сцене его красный диплом вручала лично деканша. Марк был в порванных на все лады безразмерных джинсах, каждая штанина по метру шириной, в худи с толстыми шнурками и фирменным голубоглазым прищуром.

– Сержант сказал, что мое имя в его записной книжке. Что он в розыске.

– Твое имя? Он знает, как тебя зовут! – обрадовалась Лина, – наконец-то ты угодила его контакты!

– Ну, конечно… а он угодил в контакты международного поисковика преступников!

– И что делать? – прижала к себе Лина рюкзак бадов, – он испортит свадьбу, да?

– Лин, – уставилась я на подмигивающий с потолка полу-перегоревшую лампу, – слишком многое ее испортит…

– Ты опять гениришь цепи, Ев! А как же здесь и сейчас!