На грани апокалипсиса
Шрифт:
Даже «ложка дегтя» – сообщение Жукова о самоубийстве Гитлера – не смогла испортить Сталину ощущения праздничности и внутренней удовлетворенности. И вот теперь – это…
Прошло не меньше минуты (или докладчикам так показалось?), прежде чем Сталин заговорил вновь, но сейчас интонация в его голосе изменилась. В нем уже не было пугающей вкрадчивости.
– Разве мы можем обвинять в чем-то тех людей, которые и сейчас, ежеминутно рискуя своими жизнями, продолжают выполнять свой долг, добивая зверя в его же логове?
Сталин раскурил трубку, посмотрел сквозь дым на Берию и Абакумова: те стояли, ожидая своей участи, не шелохнувшись. Неизвестно как сложилась бы их дальнейшая судьба, не будь ночного доклада Жукова… Сталин подошел к столу заседаний, отодвинул крайний стул из длинного ряда таких же близнецов, сел и жестом руки указал на стулья, стоящие напротив – по другую сторону стола, – приглашая тем самым к нему присоединиться.
– Кому, как не вам, знать, что разведка, как и любая другая войсковая операция, состоит не только из побед, но и из досадных поражений, – дождавшись, когда докладчики усядутся, продолжил Сталин и вдруг неожиданно для них спросил: – А где Меркулов? Почему он не пришел с вами?
– Он в приемной, товарищ Сталин, – ответил Берия. Он первым отошел от только что пережитого шока, хотя голос его все же подрагивал. Впрочем, как и Абакумов, он уже понял: на сей раз меч пролетел над головой так близко, что обдало ветром, но… он уже пролетел. – А не зашел… Ведь вы не вызывали его.
– К Сталину по приглашению ходите, как на свидание к девице!..
Сталин вновь сделал длинную паузу, сидел, попыхивал трубкой, а когда заговорил снова, голос его был уже спокойным:
– Я думаю, все участники этой операции должны быть отмечены правительственными наградами в зависимости от степени их участия.
После того как Берия с Абакумовым покинули кабинет, вошел Меркулов. Сталин поздоровался с ним за руку и пригласил присесть на тот стул, на котором только что сидел Берия, сам же отошел к своему рабочему столу и, вернувшись, положил перед Меркуловым личное дело Озерова.
– Его семья ни в чем не должна нуждаться… Позаботьтесь об этом, пожалуйста, Всеволод Николаевич.
Глава 5
Оберштурмбаннфюрер СС Вилли Гарднер, сотрудник шестого отдела РСХА, с трудом открыл дверь машины и вывалился из нее на груду битого кирпича: пуля попала в правое плечо, и сейчас он его практически не чувствовал. Боли не было, плечо просто онемело, и рука абсолютно не повиновалась, висела плетью. К тому же, когда машина, потеряв управление, врезалась в обвалившуюся часть стены, Гарднер сильно ударился грудью о рулевое колесо, а головой – о лобовое стекло. Стекло, к счастью, осталось целым, а вот лоб он разбил сильно: кровь заливала глаза так, что веки слипались.
«Все… Это конец. Наличие документов в машине я объяснить не смогу. Меня расстреляют и как дезертира, и как изменника. Если не сразу, то самое позднее – через час… Ну нет, этого удовольствия я им не доставлю, – Гарднер подумал об этом равнодушно, как о ком-то постороннем; только тут до него дошло, что он совсем не испытывает страха. Мозг автоматически анализировал ситуацию и выдавал констатацию факта. Вилли попробовал пошевелиться, но тут же от боли, которая будто разорвала его изнутри, чуть не потерял сознание. А вот сейчас он испугался. Испугался по-настоящему. Испугался, когда понял, что застрелиться не сумеет потому, что не сможет дотянуться до пистолета, а отравиться – потому, что у него попросту нет ампулы с ядом, и его возьмут как беспомощный мешок. Испугался, когда представил, как его, беспомощного, поволокут к этому идиоту из гестапо Шранку и как тот, прежде чем застрелить в назидание другим, вволю наиздевается над ним. – Этот такого случая не упустит… Ну и черт с ним. Все равно скоро всем крышка. Скоро здесь будет такой ад, что живые будут завидовать мертвым. Кто же это в меня стрелял? Неужели русские снайперы уже здесь? Быстро…»
Гарднер не сразу понял, что к нему кто-то обращается, точнее, это не сразу дошло до его угасающего сознания.
– Господин оберштурмбаннфюрер, вы живы?
Гарднер разлепил веки, но ничего не увидел, лишь выдавил из себя:
– Еще – да. Кто здесь?
– Обер-лейтенант Кесслер, командир штурмовой группы… Подождите, я кого-нибудь позову. Вам необходимо сделать перевязку и вынести отсюда…
– Стойте, Кесслер. Не надо никого звать. В машине, на заднем сиденье – саквояж. В нем – всё, что нужно…
Обер-лейтенант открыл заднюю дверь. Кожаный саквояж валялся на полу, видимо, упал при ударе, однако в нем ничего не разбилось: бутылка со спиртом, склянка с йодом были целыми, бинты, вата, жгут, другие медикаменты были здесь же.
– Пуля прошла навылет, господин оберштурмбаннфюрер, в этом вам повезло, но вы потеряли много крови, – определил характер ранения Кесслер, когда, распоров кинжалом китель, добрался до раны. – Сейчас я наложу вам повязку, затем займусь вашей головой. Потерпите немного.
– Куда вы направляетесь? – спросил Гарднер, морщась от боли. Ему было наплевать на очередность действий этого обер-лейтенанта: оберштурмбаннфюрер увидел шанс на спасение.
– Нам в руки попали документы русских… Планшетка с документами… – начал объяснять Кесслер, не прекращая своего занятия – Пока длится это затишье, майор Форст отправил меня с ними к полковнику Клюге… Может, эти документы помогут… Ну вот, с этим все, – сказал обер-лейтенант, закончив с перевязкой раны на плече и поправив пропитанный кровью китель.
Гарднер почувствовал, что острая, рвущая боль стала угасать, уступая место боли тупой, пульсирующей, но ее переносить было уже намного легче. Гарднер облегченно вздохнул, мысли о фатальной неизбежности краха ушли, животный инстинкт самосохранения заработал с новой силой.
– Подайте мне это… – Гарднер кивнул на бутылку со спиртом, и, когда обер-лейтенант исполнил его просьбу, сделал большой глоток прямо из горлышка и с силой выдавил из себя весь воздух в рукав.
Пламя, полыхнувшее внутри, сразу бросило его в жар и отобрало последние силы: слабость была так велика, что Гарднер не мог держать даже бутылку. Он вернул ее обер-лейтенанту и обессилено привалился к колесу.