На грани безумия
Шрифт:
— Аксель, хватит! — рявкнул Паук.
— Уиллис, он спятил! Он окончательно спятил! — заголосил Бартон. — Я… Я должен внести это в систему… Ему надо выдать черную метку!
Виски пронзило болью, я схватился за голову и зажмурился.
Вспышка.
Черная метка, как тьма в проклятом лесу. Но черноту разгоняет лунный свет, и я вижу кровь на снегу. Пятно расползается, впитывается, снег становится грязным и теряет свою первозданную чистоту. Кто-то обагрил его кровью, осквернил белое. Кто это сделал? Зачем?
Вспышка.
Ледяное копье в груди
Вспышка.
Лед и кровь. Колотые льдины — грязные, острые — смешиваются с кровью, таят, багровеют. Почему это происходит со мной?
Гнев я больше не мог сдержать. Я кинулся на Бартона и схватил за грудки. Толстяк попытался отбиться кейсом, но я выхватил его и швырнул на пол. Пластик треснул, из разбитого нутра кейса вывалились провода и шунты, посыпались таблетки. Бартон захрипел, когда мои пальцы сомкнулись у него на шее.
— Аксель, остановись! — выкрикнул Паук.
Но я не слышал. Гнев брал верх, и я почти ничего не понимал. Хотелось свернуть Бартону шею, а лучше ударить головой об стену. Бить снова и снова, пока череп не треснет, будто переспевший арбуз, и кровь не потечет по моим пальцам. Гнев обволакивал, смыкался вокруг меня липким коконом…
Сильный удар в челюсть заставил меня ослабить хватку. Паук снова ударил, на этот раз в живот, и прежде чем я успел ответить, — он прыгнул. Суставчатые механические лапы ловко спружинили от пола, и он подлетел на пару метров. Обрушился на меня сверху, с силой навалился.
— Я. Сказал. Остановись, — прошипел Паук, прижимая меня к полу.
Я попытался вывернуться, чтобы достать Бартона, но механические паучьи лапы пригвоздили намертво. Паук снова налег, давя огромным весом своего механического тела. Один из паучьих суставов больно впился мне в ребро.
«Кажется, перелом» — успел подумать я прежде, чем Паук отправил меня в нокаут.
Темнота… Сил открыть глаза не было. Меня бил озноб, под ребром пульсировало, эта пульсация отдавалась уколами боли в голове. Сознание плыло, норовя увлечь в сон, как бы я тому не сопротивлялся. Кажется, меня чем-то накачали. Я попробовал пошевелиться, и понял, что прикован по рукам и ногам к кушетке. На пораненной руке и на груди ощущались тугие повязки — значит надо мной поработали медики. Иные меня раздери… Надеюсь я не в психушке.
Громко хлопнула массивная дверь, послышались торопливые шаги Бартона и стук механических лап Паука. В глаза ударил яркий свет, заставив меня зажмуриться.
— Очнулся, боец, — хмыкнул Паук.
Я открыл глаза, все еще щурясь от едкого света лампы, болтающейся под потолком в пыльном металлическом плафоне. Паук остановился рядом с кушеткой, а Бартон подходить не спешил. Доктор стоял у двери, готовясь в любой момент сбежать, и прижимал к груди свой сломанный черный кейс. Под правым глазом у него заплыл и налился багрянцем. Сейчас, когда гнев ушел, оставив в душе пепелище, я чувствовал вину перед этим человеком. Да, с Бартоном мы не ладили, и он делал все, чтобы навсегда лишить меня лицензии и работы: затягивал тестирования, придирался к мелочам, назначал не нужное лечение, которое только мешало. Но пытаться убить его за это?..
Сейчас я был себе омерзителен.
— Мистер Бартон, — начал я. Слова давались с трудом, язык онемел от лекарств. — Прошу, простите меня. Я действительно сорвался и потерял контроль. Вы ведь знаете о моих проблемах с управлением гневом. Поверьте, я сожалею. Я не хотел причинить вам вред.
— Знаю, мистер Рид. Вы сорвались и это очень плохо, как для вас, так и для меня.
— Еще раз прошу: простите. Я… — я прикрыл глаза, выдохнул. — Я просто хотел, чтобы меня выслушали. У меня ведь действительно есть доказательства…
— Аксель, послушай меня внимательно, — вмешался Паук. — Я хочу, чтобы ты кое-что понял: твои доказательства — херня. Пока ты тут прохлаждался в отключке, я отправил Курта и Пола к тебе домой. И знаешь что? Херня, вот что. Парни нашли возле твоей капсулы опрокинутый стол и разбитый графин. Именно об него ты и поранился. Медсестра, когда тебя бинтовала, вытащила осколок стекла.
— Не было никакого ледяного копья, мистер Рид, — в фальшивом сочувствии покачал головой Бартон. — Вы сами поранились, вот и все.
— Но я видел…
— Конечно, вы пережили в Иллюзионе неприятные, кошмарные грезы, но не более того. Вы вышли из капсулы и поранились, а ваш мозг решил, что все иначе и вы зачем-то перенесли виртуальные переживания на реальную матрицу событий. Вы больны, Аксель, и я вынужден выдать вам черную метку. Мне придется отправить запрос в систему на рассмотрение дела о вашем списании в Хранилище на принудительное лечение.
Я перевел взгляд на паука, ища поддержки. Ведь если кто-то и может изменить мою участь, то это он. Однако лицо Паука оставалось бесстрастным, механическая челюсть недобро скалилась острыми титановыми клыками, и только в глазах я смог прочесть сожаление.
— Прости, Аксель, но я ничем не могу тебе помочь.
— Понимаю, — ответил я и закрыл глаза.
Даже утром меня все еще знобило. Какой дрянью меня накачали и когда станет хоть немного легче? В голове было пусто, как с похмелья, тело казалось ватным, чужим. После медикаментозного сна навалилась апатия, так что я просто лежал и пялился в посеревший, изрытый трещинами потолок камеры обезьянника. Кто-то подошел к решетке, сквозь прутья камеры упала длинная тень.
— Рид, — позвал надзиратель, но я не отреагировал, продолжал пялиться в потолок.
Скрипнула дверка окошка раздачи, надзиратель сунул на подставку тарелку с дурно пахнущей жижей. Глухо стукнуло дно пластикового стакана, лязгнула брошенная на подставку ложка. Надзиратель стоял и ждал. По нервному сопению я понял, что он хочет что-то спросить, завести разговор, но не решается. Что ж, не буду ему упрощать задачу. Расспросы, сочувствующие взгляды и шепотки в коридорах — последнее что мне сейчас нужно. Я лежал, бесцельно глядя в досконально изученный потолок, и даже не услышал, как надзиратель ушел. Есть не хотелось, к тому же к этой отраве лучше не прикасаться, местная кормежка настолько поганая, что моя синтетическая тушенка покажется верхом кулинарного мастерства.