И поневоле он начинает подводить итоги: что мы предъявим миру после великих достижений золотого и серебряного века? Что сбылось у нас из того, что было задумано? Его, словно обреченного, позвали на исповедь, а чем он может отчитаться? Да и надо ли, если «тебя никто не слышит И ничего уже не ждет».
Звенело золотом нам словоИ серебром.Так чем поделимся мы снова,Каким добром?
В оценках своего века Прасолов суровее Ахматовой и Мандельштама (те говорили только о его начале), потому что его век неизмеримо кровожаднее и бесчеловечнее.
А этот век… За взрывом — взрыв!В крови страница за страницей,И от огня не отстранишься…
«Из романтика выйдет ревматик», — горько пошутил Прасолов в начале пути. Теперь он видел: приходит конец великой романтической эпохе, эпохе высоких духовных порывов
и свершений, а вместе с ней и он должен закончить свой жизненный и творческий путь. Он чувствовал, как все туже окружает его «мертвая жизнь» — потребительство, бездуховность, приспособленчество, усредненность и застылость. Болезней много мы превозмогли,Так дай нам Бог не увидать земли,Где изобилье, ставши безобразьем,Уже томит создателей своих,И властно подчиняет чувства их,И соблазняет прихотями разум.
Чем-то поистине апокалиптическим веет от его стихов последних лет: «Сквозняками пронизанный час»; «Из дверей, как из пропасти, веет»; «И в бездне пустоты Насторожатся зрячие цветы»; «Торжествует ночное отчаянье»; «Воронье распластанно мелькает, Как подобье праха». И даже само солнце, обожествленное всеми народами, у него «таращится дико» от каких-то мук.
И лик его словно бы крикомКривым на закате свело.
Оставался один шаг до черного безразличия или до постмодернистской убежденности, что перед тобою не Божий мир, а «смещенная безумьем жизнь», абсурд. Но Прасолов этот шаг не сделал. Он выбрал смерть, ибо не в его природе было покоряться распаду и злу.
И что бы душу ни томило,Она опять в тебя влилась —Очеловеченного мираОчеловеченная власть.
Оказывается, гармония возможна и в хаотическом, полярном мире, и в страдающей душе. Только путь к новой гармонии невероятно труден, и не всякий способен его пройти.
Прасолов шел этим путем…
Душа, прозрей же в мирозданье,
Чтоб не ослепнуть на земле
«Весна — от колеи шершавой…»
Весна — от колеи шершавойДо льдинки утренней — моя.Упрямо в мир выходят травыИз темного небытия.И страшно молод и доверчив,Как сердце маленькое — лист,И стынет он по-человечьи,Побегом вынесенный ввысь.И в нас какое-то подобье:Мы прорастаем только раз,Чтоб мир застать в его недобрыйИль напоенный солнцем час.Нам выпало и то, и это,И хоть завидуем другим,Но, принимая зрелость лета,Мы жизнь за все благодарим.Мы знаем, как она бороласьУ самой гибельной стены, —И веком нежность и суровостьВ нас нераздельно сведены.И в постоянном непокоеДуше понятны неспростаИ трав стремленье штыковое,И кротость детская листа.1963
«Тревожит вновь на перепутье…»
Тревожит вновь на перепутьеПолет взыскательных минут.Идут часы — и по минутеНам вечность емкую дают.В душе, с годами не свободной,Все круче напряженный ритм.И только вижу мимолетно:Река течет, заря горит.Березы яркие теснятся,По свету листья разметав,И травы никнут — им не снятсяБылые поколенья трав.Там древние свои законы,И в безучастности землиГраничит ритм наш беспокойныйС покоем тех, что уж прошли.Земля моя, я весь — отсюда,И будет час — приду сюда,Когда зрачки мои остудитОсенним отблеском звезда.И думаю светло и вольно,Что я не твой, а ты — мояОт гулких мачт высоковольтныхДо неуютного жнивья.И душу я несу сквозь годы,В плену взыскательных минутНе принимая той свободы,Что безучастностью зовут.1963
«Тревожит вновь на перепутье…»
Среди цементной пыли душной,Среди кирпичной краснотыЗастигла будничную душуМинута высшей красоты.И было все привычно-грубо:Столб, наклонившийся вперед,И на столбе измятый рупор —Как яростно раскрытый рот.Но так прозрачно, так певучеОттуда музыка лилась…И мир был трепетно озвучен,Как будто знал ее лишь власть.И в нем не достигали выси,Доступной музыке одной,Все звуки, без каких немыслимДень озабоченно-земной.Тяжка нестройная их сила,Неодолима и густа…А душу странно холодилаВосторженная высота.Быть может, там твоя стихия?Быть может, там отыщешь тыПочувствованное впервыеПристанище своей мечты?Я видел все. Я был высоко.И мне открылись, как на дне,В земной нестройности истокиВсего звучавшего во мне.И землю заново открыл я,Когда затих последний звук.И ощутил не легкость крыльев,А силу загрубелых рук.1963
«Торопит нас крутое время…»
Торопит нас крутое время,И каждый день в себе несетОтчаянные измеренияЗовущих далей и высот.Расчеты твердые, скупыеТаят размах мечты твоейВ разумно скованной стихииСмертельных сил и скоростей.Ты с ней велик: стихия эта,Тобой рожденная, — твоя.И кружит старая планетаВсю современность бытия.А ты в стремительном усилье,Как вызов, как вселенский клич,Выносишь солнечные крылья,Чтоб запредельное — постичь.Но в час, когда отдашь ты душуБезумью сил и скоростейИ твой последний крик заглушитМашина тяжестью своей, —В смешение масла, пыли, кровиТак жалко-бледны кисти рук…И мы спешим, нахмурив брови,Убрать твой прах, умолкший вдруг.И той поспешностью, быть может,Хотим сказать мы — без речей,Что миг бессилья так ничтоженПеред могуществом людей.1963
«Так — отведешь туман рукою…»
Так — отведешь туман рукоюИ до конца увидишь вдругВ избытке света и покояОгромный дали полукруг.Как мастер на свою картину,Чуть отойдя, глядишь без словНа подвесную паутинуСтальных креплений и тросов.За ней — певучею и длинной,За гранями сквозных домовМогуче веет дух былинныйС речных обрывов и холмов.И сквозь тебя проходит время,Сведя эпохи в миг один,Как дым рабочий — с дымкой древнейСредь скромно убранных равнин.И в этой дымке нет печали —В ней словно тайны сведены.Она — от непомерной дали,От холодящей глубины.И что бы душу ни томило,Она опять в тебя влилась —Очеловеченного мираОчеловеченная власть.1963
«Опять над голым многолюдьем…»
Опять над голым многолюдьемИюля солнечная власть,И каждый рад открытой грудьюК земле по-древнему припасть.Чей это стан? Какое племя?Куда идет? Что правит им?Но не теряет облик время,И в людях он не вытравим.Любой здесь временем помечен,И оттого еще светлейСвятое утро человечьеСквозит в невинности детей.Дай подышать на пляже всласть им,Они в неведенье — и пусть.И знай, что истинное счастьеСлегка окрашивает грусть.А речка мирно лижет ногиСвоим холодным языком.Какие ждут еще тревогиТебя, лежащего ничком?Тебе от них не отрешиться,Они овеяли твой путь,И сердце в шар земной стучится —Мы жили в мире — не забудь.1963