На грани веков. Части I и II
Шрифт:
Лукст засунул руку в карман, что-то отломил там и бросил в рот. Ключников Марч тоже нащупал какие-то крошки. Было жарко, словно в печи.
— Черти этакие! Хоть бы напиться пустили!
Эка продолжал рассказывать:
— …В Атаугах его нет — ну, понятно, разве он не знает, что первым делом станут дома искать. Ну, мы тут через дорогу, по лугам. Лукстов Гач у меня по правую руку, Вайваров Пиепа — по левую, сам я посередке. Каждый кустик вот этим самым колом протыкал — откуда ж знать, где он хоронится. В лугах нету. Ну, мы в лес — ельником, сосняком, мшарником, — Гач у меня по левую
Сосед повернулся на бок и глянул на него.
— Ты — ему? И даже не забоялся?
— Я? Да хоть пятеро таких!.. «Стой ты, голодранец, стрелять буду!» Только ветки засвистели. Ну, а мне что делать — в лиственские леса следом не побежишь. Пиепа, кричу, Гач!..
Из глубины откликнулся Гач.
— Чего врать-то! Ни я не слыхал, ни Пиепа.
— Да коли у вас шапки на уши нахлобучены, а может, заснули оба… «Стрелять буду!» — значит, я ему кричу…
От возбуждения вскочив на ноги, он хотел показать, как это было на самом деле. Но тут сосед ткнул его в ногу.
— Тш-ш, идет!
Эка сразу смолк и присел.
— Где идет? Кто идет?
И оглянулся — как бы подальше вглубь забраться. Но то был не кузнец. Снаружи по крыше забарабанили палкой, раздался крик Рыжего Берта:
— Уймитесь вы там, черти! Спугнуть хотите?
Расхваставшийся в погребе Эка никого спугнуть не мог, но зато окрик главного командира далеко прокатился по лесу. Рыжий Берт отбросил палку, заметив Лавизу. Она будто что-то искала в кустарнике вблизи грядок с репой. Крупными прыжками он бросился прямо к ней.
— Ты чего здесь, старая, шатаешься? Не знаешь, что ли, что никто не смеет из имения выходить?
Лавиза уткнула руки в бока, точно управителева Грета, и сверху донизу оглядела Берта.
— Ты мне пока еще не указчик.
— И тебе указчик, мне теперь до всех спрос. Я тебя и в клеть могу упрятать, ежели не станешь слушаться. Чего ты давеча искала за ельником?
— А то, что грибами зовут, может, слыхал? Говорят, что об эту пору после дождичка они вылезают. Молодой барин завтра домой приедет, неплохо бы загодя отварить, чтобы свежие были, к обеду на стол подать. Может, ты хочешь, чтобы мы его кормили заплесневелыми? Ты этого хочешь?
Она так подступила к нему, что суровый командир даже растерялся. Заплесневелые грибы господину барону — ну нет, этакий грех он на себя брать не хотел.
— Да нет, не хочу, — сыроежки, поди, уж пробились после дождя… Ну ладно — грибы так грибы. Да ведь в топи грибов нету и смеркается уже. Неужто у тебя глаза еще такие зоркие?
— Возьми свои в руки да потягайся со мной. Курицу ищу — запропастилась куда-то с цыплятами. Или ты, может, хочешь, чтобы их сова ночью сцапала? Ладно, ладно, вот я ужо скажу Грете, увидим, как она тебя за это приголубит.
Берт даже струхнул.
— Ну, чего ты, сразу и лаяться! Нам кузнеца надо ловить!
— Так и лови своего кузнеца, а меня не задевай, когда я курицу ловлю, пугало этакое! Пошел ты от меня!
Командир ушел, почесывая в затылке. Да, нелегкая это штука — изловить кузнеца, угоди-ка, поди, каждому. Управляющий говорит одно, а Грета, может, и хватит поварешкой по лбу, на такое она не поскупится… За эту зелейницу тоже ручаться нельзя…
Лавиза шла по опушке кустарника, залезая под каждый кустик и выкликая: «Тип-тип-тип…» Внезапно ей показалось, что из лесу кто-то зовет. В глазах у нее уже начинало темнеть, разглядеть что-нибудь за редкими стволами елей и густо поросшими кочками она не могла. Но зато острее становился слух. Снова позвали — больше сомнений быть не могло. Голос звучал приглушенно, слышался только полушепот, но все же ей показалось, что она узнает его. Оглянулась. Рыжий Берт прислонился к краю погреба, видно, грызет ногти. Караулит, падаль этакая… Лавиза пошла назад. Проходя мимо погреба, ругнулась про себя:
— Поганая птица! Ну так пеняй на себя, если сова у тебя за ночь всех похватает…
В подвал она не полезла. Юркнула за угол стройки, по новой дороге до кустов, а по ним подалась вправо и зашлепала по болоту. Каждая кочка ей тут ведома, днем даже постолы не замочила бы.
Сидя за стволом ольхи, на пеньке, Мартынь Атауга видел, как исчезла Лавиза. Подождал немного, разогнулся и сказал вполголоса:
— Убралась старая. Видать, не слыхала.
В трех шагах за спиной, из-за другого ствола вынырнула голова Сусурова Клава.
— Слыхать-то она слыхала, это ясно. Только идти не посмела.
— И ты думаешь, этих охотников все еще не отпустили по домам?
— Коли уж днем не отпустили, так к ночи и подавно. Уж так ты эстонца напугал. Это Рыжий Берт там кричал, значит, не пришиб я его насмерть, дьявола.
— Рыжий Берт — это дерьмо, знать бы только, караулят они ее или нет и сколько там человек.
— Не узнаешь. Наверняка всю волость согнали. Лучше и не пробовать, только в петлю угодим,
Мартынь тяжело вздохнул.
— Бедная, как они ее мучают! Скотина я был, что оставил ее. Позавчера на лугу в самый раз было. Схватить бы ее, зажать рот и в лес.
— Говоришь, что дитя малое! Что это — ягненка украсть? Уж если сама не захочет, так и жить не станет, и не укараулишь.
— Теперь бы она хотела, да я не могу… Судьба проклятая!
Где-то справа захлюпала болотная грязь, это шлепала Лавиза, озираясь по сторонам. Они позвали ее и замахали руками. Старуха, кажется, не на шутку рассердилась.
— Затаились, как две рыси. Чего вы еще здесь ждете — шкуры не жаль?
— Стерегут ее?
— Полволости в имении — с вилами, с кольями да с веревками. В погребе полати полны, на сеновале, за хлевом в крапиве тьма-тьмущая, за скирдами соломы. Всю ночь будут караулить, а когда эти начнут носом клевать, выпустят тех, что в каретнике. У писаря пистоль и у Рыжего Берта, эстонец разгуливает с ружьем за плечами.
— Как зверя загнали в клетку. Бедная, как они ее там мучают!
— Из-за тебя — только потому, что вокруг шныряешь. Ты и есть тот зверь, которого они караулят. Даже преподобный был сегодня у нее.