На грани веков
Шрифт:
— Досталось на орехи, будут теперь раскаиваться! Копти небо!
Но вожак с середины лестницы между амбаром и чердаком оборвал их:
— Рано зубы скалить! Это только начало, они еще полезут.
Два раза татары лезли еще. В третий раз они пробежали половину дороги к амбару, но когда четверо упали замертво и некоторые, видимо, были легко ранены, все повернули назад, в кусты, волоча за собою подстреленных. Осажденные начали выдыхаться; возбуждение их спадало, они уже едва держались на ногах; мушкеты в бойницах дрожали, нет-нет да и мерещились подымающиеся из кустов лохматые шапки; иная пуля улетала туда и вовсе зря.
Но к вечеру произошло чистое диво. Позади развалин замка они заметили скачущего всадника, минуту спустя прозвучала труба, заржали кони, похоже было, что татары из лесу собираются к парку и пруду. Осажденные безмолвно и изумленно наблюдали за тем, что там происходит. На лужку за прудом понемногу выстроились две прямых шеренги, человек, верно, с пятьдесят. Размахивая
Но тут истошно завопил Пострел. Предводитель услышал встревоженный голос Инты, обернулся и остолбенел. Два человека поддерживали Клава, Инта присела перед ним на корточки, но ему уже ничем нельзя было помочь: старшой дружины откинулся, будто засыпая, закрыл глаза и вздохнул в последний раз. Даже крови не видать, только правая ладонь плотно прижата к левой стороне груди. Инта подняла голову и оглядела стоящих кругом ратников — в глазах ее промелькнули такое отчаяние и боль, что все уставились в пол. Люди старались не дышать, таким потрясенным видели они Мартыня впервые. Это же его ближайший друг и соратник еще с тех пор, когда Майя сидела в подвале замка, за что молодой барон едва не поплатился своей жизнью.
Ратникам казалось, что они стоят уже целый час, так невыносимо тяжелы были эти десять минут. Запыхавшись, прибежал Криш. Татары умчались, он заметил только, как промелькнули лохматые шапки, когда всадники спустились в лощину и исчезли в лесу. Мартынь с усилием отбросил горестные размышления и отвернулся от погибшего; понемногу пришли в себя и остальные. Двери уже не закрывали, все вышли наружу, оглядели избитую пулями стену амбара и сплошь продырявленную крышу. Дыра в подвале разрушенного замка вся перепачкана чем-то красным, в глубине, за грудой камней, шапка. Эка подобрал ее: будет чем дома похвалиться. Он уже не хвастал — поди знай, кто попал, может, и Тенис. Да и то еще неведомо, не вернутся ли ночью татары с подмогой, — тогда их всех ожидает судьба Клава. Может быть, часть татар осталась в лесу, чтобы не дать им уйти, не выпустить из виду, покамест остальные не вернутся. Двое ушли в разведку, один к парку, другой на запад, остальные с заряженными мушкетами так и застыли, напряженно прислушиваясь, не прогремит ли в лесу предвещающий беду выстрел. Но оба разведчика встретились в лощине и не спеша, небрежно перекинув мушкеты через плечо, возвратились через поле. Значит, противника и там уже нет; теперь надо суметь вовремя унести ноги, чтобы затемно забраться в чащу, а там и вдвое больший отряд конных с ними не справится. Не перекинувшись о том ни словом, все ясно поняли, что походу конец и путь теперь лежит к дому.
Медведь обрыскал опушку, ощетинившись, обнюхал лужи крови и места, где стояли лошади. Дальше в лесу следов уже не было. Ополчение Мартыня не останавливалось, пока с наступлением сумерек не перешли через вырубку в густой старый лес без дороги, но пройти его было нетрудно по тропинкам, протоптанным в болотах лосями, по кочкам, развороченным ими в пору, когда лоси сбрасывают рога. Клава похоронили под большим вязом, широко раскинувшим шатер чуть пожелтевшей листвы, словно нарочно выросшим здесь ради этого случая. Четыре человека опять взяли мушкеты на плечо и зашагали, как остальные, и все-таки все чувствовали себя так, что идут с тяжелой ношей; даже далеко отойдя, они тайком оглядывались, пока вяз Клава не исчез совсем за плотной стеной ясеней и лип.
Огня в ту ночь не разводили, хотя было туманно и по-осеннему холодно. Спать никому не хотелось, все тихо лежали, прислушиваясь к шелестящей тьме. Нет, непонятно, почему татары так внезапно ускакали, когда даже эта полусотня всадников могла рассеять их по лесу, словно овец. Смерть Клава потрясла всех. Последняя битва вконец измотала людей, кое-кого мороз подирал по коже при воспоминании о пулях, щелкавших о стену, о грохоте черепицы по крыше. Пес повизгивал, боязливо прижимаясь к своему хозяину, понемногу и ратники услышали то, что он, видимо, слышал уже давно. Далеко в чаще кто-то завыл… Может быть, сова?.. Но вот еще, еще и еще, смыкаясь вокруг кольцом, Там и сям среди папоротника замелькали зеленые огоньки, ветер донес запах падали — теперь вместо калмыков и татар латышских ополченцев окружали волки. Стрелять ратники не смели, не было под рукой и пылающих головешек, чтобы отогнать обнаглевших хищников, которые всю ночь рыскали вокруг; только на рассвете понемногу стих жуткий вой. Продрогнув за ночь, ратники угрюмо собрались в дальнейший путь, словно все еще убегая и спасаясь, словно что-то не довершив или свершив что-то не так. Пережитые опасности и потери так всех подавляли, что они даже не испытывали радости от того, что остались в живых и скоро снова будут дома.
Весь день и следующую ночь они пробирались сквозь чащи, шли по полям с покинутыми усадьбами, по лугам, где нескошенная трава свалялась и пожелтела, перебирались через узкие полосы топей и вновь выбирались на холм в сухом лесу с ковром рыжеватого мха и старыми елями, опутанными прядями лишайника. К вечеру нечаянно наткнулись на довольно широкую дорогу — она вела прямо к югу, с нее они больше не сворачивали. Никто уже не гнался следом, идти можно было медленно, не высылая вперед разведчиков и не соблюдая особой предосторожности. Козуль тут было такое множество, что даже считать надоело; один за другим попались три лося. Но дичь никого не прельщала, аппетит совсем пропал, в полдень и вечером на привале редко кто рылся в своей котомке. На какой-то прогалине впервые за все это время увидали большого медведя — он наклонился над сучковатой колодой, узкими умными глазками поглядел на толпу чужаков, мохнатой лапой погладил морду и вразвалку проковылял в кусты. Вожак запретил стрелять — ведь это почитаемый лесной зверь. К вечеру дорога свернула в такую топь, каких до сих пор они еще и не видывали. По заболоченному лесу; тянулись илистые ручейки и ржавые струйки, они с журчанием переплескивались через бревна сгнившего, обвалившегося мостика. Петерис влез на высокую черную ольху, чтобы разведать окрестность, и закричал сверху, что видит похожее на круг колбасы озеро, у которого ближний берег заболоченный, а дальний высокий и поросший лиственными деревьями. Плиен-озеро на полпути к дому — это поняли все, но, удивительное дело, и эта весть не очень-то их обрадовала. Так много пережито и перевидано, что радость предстоящего возвращения домой лишь постепенно выплывала из хаоса разноречивых чувств.
Следующую ночь ратники провели в сухом месте, под заиндевевшими березами. Ударили первые заморозки, было тихо, листья, потрескивая, отламывались от ветвей и падали на плечи и головы. Усталость, лень и равнодушие были так велики, что никому не хотелось искать валежник для костра. Ратники надвинули шапки на уши, втянули головы в воротники кафтанов и кожухов и угрюмо, от начала до конца, припоминали далекий напрасный поход и, дрожа от холода, ждали утра.
К полуночи неподалеку, с севера, опять завыли волки. Люди не выдержали, вскочили и выстрелили в черную чащобу. Хищники пропали, до рассвета было тихо, можно было немного вздремнуть. Мартынь глаз не смыкал. Привалившись к стволу березы, он глядел вверх, где в просветах листвы виднелось затянутое, без единой звездочки, мутно-серое небо. Осенняя желтизна погасла, кругом все серое и черное. Тишина, холод и неизвестность, мрачная пустота навевали на вожака тяжелые раздумья. Что сказать дома? Ведь это он затеял ратный поход, надеясь совершить большие дела. А чего же достигли? Что приобрели? Одного эстонца, одного приблудного пса, одну баранью шапку, два мушкета и Пострела, а где же трое своих? Краукста и Клава дома ждут жена и дети. Юкума, правда, никто не ждет — только Инта по ночам нет-нет да и застонет во сне, а может, и наяву. Калмыков они разогнали, зато татары прогнали их самих. И что двадцать человек могут поделать против полчищ, которые уже много лет врываются из чужой, неведомой русской земли? Зачем было шлепать по трясинам и дрожать от холода во тьме, если неведомые огромные силы где-то далеко за рубежом, может, в эту самую ночь решают судьбу их края? Куда же подевался прославленный молодой шведский король, почему он не оберегает свою житницу — Видземе, почему дозволяет калмыкам убивать латышских пахарей?.. Таким угнетенным и разбитым Мартынь никогда еще себя не чувствовал. Темень, непроглядные дали и неведенье давили еще сильнее, чем это свинцово-тяжелое небо над невидимой желтой листвой.
4
Откуда было знать латышским мужикам, почему эти страшные чужаки, как стая ненасытных волков, ворвались в Эстонию и прирубежную Видземе! Даже господа ломали голову над непонятным равнодушием шведов к земле, которой они так долго владели и которую привели в такое состояние, что из нее можно было черпать, как из бездонной житницы. Молодой король уже не казался немецким дворянам ненавистным, но он все рыскал с полками где-то далеко за Дюной, оставив вместе с имениями и мужицкие хутора, и дворы на разграбление и погибель.
После проигранной Нарвской битвы, о которой здесь ходили лишь смутные и противоречивые слухи, царь Петр Первый, опасаясь дальнейших ударов Карла Двенадцатого, укрепил прирубежные города, в особенности Новгород и Псков. Но его заботы об этом рубеже оказались напрасными, шведский король считал русских окончательно разбитыми и пока что обернулся против главного противника — польского короля Августа Второго и его саксонских полков в Курляндии, Литве и Польше. После провала заговора Паткуля и капитуляции Дании Август добивался еще более тесного сближения с русским царем. Правда, войско у того было еще мало обученное и плохо вооруженное, но он со сверхчеловеческой настойчивостью старался использовать необъятные просторы своей страны и богатства ее, чтобы как можно скорее создать мощную армию.