На грани веков
Шрифт:
— Не о том барин думает и говорит. Неужто уж мы только и можем, что мычать да в леса, как бараны, убегать, когда калмыки наши дворы выжигают? Ушло нас на войну двадцать, а вернулось восемнадцать. У нас же девятнадцать мушкетов, а у остальных — косы, цепы, вилы с топорами; косоглазые только тогда и страшны, когда бежишь от них. И думать надо не о бегстве, а о том, как отстоять себя.
Барин насмешливо и презрительно усмехнулся. Если бы кто-нибудь внимательнее вгляделся в это усталое лицо, то заметил бы, как по нему промелькнуло раздражение, даже гнев, а может быть, и скрытое
— Ты что ж, голубчик, думаешь, и на шведов подняться?
Мартынь так и вскинулся.
— Да что вы, барин! Я же только про татар и калмыков.
— Ну, ладно, ладно. И как же ты смекаешь, что теперь надо делать?
— К драке готовиться и на дорогах караулы выставить, чтобы враги не застали врасплох. Оно, правда, со стороны Даугавы и Соснового нам ничто не грозит, — если они и придут, так только с севера, по болотненской дороге, через луговину. Лучшего места для дозора, чем Русская горка, не сыщешь. Одного караульного выставить от нас и другого — от волости, от лиственских и сосновских по очереди. На болотненских надежда плохая, это не мужики, а бараны. У меня теперь в кузне работы по горло, но лиственскими могут распоряжаться Симанис с Яном, а в Сосновом у меня Марч и Криш.
Холодкевич улыбнулся. Пожалуй, даже слишком ласково для столь серьезной беседы.
— Ты же вожак, тебе и знать, что делать… Ну, ладно, ладно, пускай так и будет, как ты полагаешь. По два человека на Русской горке днем, по двое ночью; хлеб и порох от имения, мушкеты у вас свои. Не знаю только, как власти взглянут на то, что мужики дома оружие держат, да уж за это ты в ответе… А, пан Крашевский пришел! Что ж вы сидите у самых дверей? Там же дует.
Он снова обвел толпу, на этот раз явно недружелюбным взглядом.
— Ну, мне кажется, все обсудили, можно и по домам. Значит, дозор на Русской горке дело решенное — еще одной повинностью больше, да только тут ничего не поделаешь, ваш ведь вожак надумал, это ему лучше знать. Конечно, конечно, и я не против, безопасность нам всем нужна. Хлеб и порох от имения. До свидания.
Мужики медленно встали из-за стола и один за другим вышли. Мария спустилась за ними поглядеть, хорошо ли прикрыли наружные двери. Холодкевич нахохлился, недовольный не то собою, не то чем-то другим. Мартынь подсел к Крашевскому.
— Плоховато выглядите, пан Крашевский. Неужели, дело не идет к лучшему?
— Нет, отчего же, идет и уже большими шагами. А только до весны, думаю еще протянуть: зимой мужики клясть будут, если могилу в мерзлой земле долбить придется, а меня и живого никто не клял, так что уж надо не терять свое доброе имя до последнего… Вот вы возвратились, увенчанные лаврами, как пишут в книгах. Вчера ты так загордился, что не захотел даже взглянуть на окно богадельни.
— По правде говоря, я вас видел, только не хотелось останавливаться, в последнюю ночь продрогли, да и не ели с самого утра. Каково нам там было, это лиственцы могут вам поведать.
— Уже поведали. Так выходит, что без лавров вернулись… Жаль тех троих.
— Хватит, пан Крашевский, сыты мы этой жалостью по горло.
— Верно, понимаю, и не будем больше об этом говорить.
Плечи его снова затряслись; говорил он в это время почти что беззвучно, выдавливая из горла сплошное шипение.
— А шведов вы там так и не отыскали? Тогда вам сразу же надо было вернуться, куда же этакой горстке против целого войска!
— «Надо было…» А вы когда-нибудь были на войне? Так лучше и помалкивайте, там эта «надобность» совсем по-иному поворачивается, чем дома.
— Говорят, разбойники ушли. К чему ж тогда этот дозор на Русской горке?
— Ушли, а надолго ли — этого мы не ведаем. Они как стая галок во ржи — нажрутся и умчатся, а как брюхо подведет, опять тут как тут. Опять же в Видземе вдоль эстонской границы поживиться уже нечем, придется им подаваться на юг.
— А может, и не подадутся. Шведы теперь в Польше и в Саксонии, и русский царь свое войско там держит. Большая-то война по чужой земле пройдет, может, теперь в Видземе и спокойнее будет.
Холодкевич поднялся.
— Не вмешивайтесь в дела вожака, пан Крашевский, мы же с вами не были на войне и не знаем, что делать. Раз он полагает, что дозор на Русской горке надобен, так тому и быть. Новая повинность для двух волостей, а только что ж поделаешь, я не возражаю, ни слова не говорю. Хлеб и порох от имения. Если вы еще хотите побеседовать, можете остаться, пиво еще есть, да и закуска найдется. Мне эта поездка в Ригу все кости растрясла, пора на боковую.
Он бесцеремонно отстранил Марию, так и вертевшуюся подле него, и, шаркая туфлями по паркету, вышел и закрыл дверь. Минуту спустя щелкнул замок. Экономка сразу изменилась в лице, видно, ей совестно стало чужих мужчин. Ян-поляк пытливо поглядел на нее.
— Что, верно, не пускает к себе?
Мария Грива только сердито глазами сверкнула, повернулась к ним спиной и принялась возиться у стола.
Они спустились вниз и пошли через двор; Крашевский тяжело дышал и еле тащился. Мартынь вначале этого не заметил, думая о своем.
— Барин стал какой-то чудной, уж не привязалась ли к нему какая-нибудь хворь?
— Да ведь всё времена, времена-то какие, дорогой. Не барская жизнь нынче у барина, а что завтра будет, и вовсе неведомо. Поборы да повинности растут, как сугроб, каждую неделю новый приказ, никакой меры власти не знают, требуют да грозят, чтоб господа хоть из кожи лезли, а подавали. Их дерут, вот и они выколачивают из мужиков. Прошли их добрые денечки!
— Да, оно так. Сегодня в кузне весь день слышу, как сосновцы ворчат и жалуются; похоже на то, что наш барин начинает коготки выпускать, как и немецкие бароны.
— Я же говорю, на него нажимают, вот и он мужиков душит. За один этот месяц два раза в Риге побывал, что-то у него там неладно с арендой или со счетами, власти стали строже приглядывать и вожжи потуже натягивать. А тут еще и у самого в имении неладно, люди шепчутся, что Мария в тягостях ходит, старую Гривиху то и дело здесь видят.