На грани возможного(изд.1947)
Шрифт:
– Как-то раз, во время воздушной тревоги, днем, - продолжал он, - я находился в одной из комнат на втором этаже этого самого корпуса "б" и смотрел в окно. Тревога, должен сказать, была какая-то липовая. Вообще, конечно, слышно было, как немецкий самолет гудит наверху своим характерным тоном. Но был он, возможно, очень высоко. Но был он из-за сплошной облачности не виден совсем. Зенитки молчат. Бомбы тоже не падают. В общем, не налет, а так себе, пустяк...
Вдруг слышу, раздается издалека громкий, но очень уж странный взрыв. Даже не знаю, можно ли это назвать взрывом?
Вообще
– думаю.- Фугасные бомбы падали совсем близко - и ни одного лопнувшего стекла во всем корпусе. А здесь - отдаленный взрыв, и вдруг лопнули..."
Только хотел я пойти посмотреть, где это произошло, как в поле моего зрения появилось нечто новое.
Представьте себе: полным ходом кувыркается сверху вниз германский самолет. Падает совсем недалеко от нас. Прекрасно в видно, что это бомбардировщик "юнкерс-88". И понятно, отчего он свалился. От одного крыла у него осталось только воспоминание, или, точнее выражаясь, небольшой кусок. "Так, - думаю я, - значит, оторвали тебе крылышко. Ну, что ж, туда тебе и дорога..."
Отошел я от окна немножко в сторону - на случай, если при падения взорвется бомбовый груз. Только нет, слышу, самолет упал тихо. Посмотрел я опять в окно, вижу, лежит, голубчик, в поле. Народ уже к нему бежит, как полагается при таких обстоятельствах, и все такое прочее.
"Тут, - думаю, - все протекает нормально. Пойду лучше посмотрю, где это у меня пострадали окна".
Начал я ходить по комнатам и вижу, что всюду окна закрыты плотно и стекла в полной исправности. Так я мог бы искать еще долго, если бы не обратил внимания на то, что кое-где на полу валяются черепки от стеклянных матовых плафонов, прокрывающие электрические лампочки под потолком. Тут я вспомнил, что только что видел их совершенно целыми. "Как это они так сразу разлетелись?" думаю. При этом, представьте себе, непохоже, что они упали и от этого именно разбились. Кое-где на железной арматуре еще болтаются остатки, из чего можно заключить, что плафоны полопались наверху.
Я, конечно, плохо разбираюсь в тонких физических явлениях, на тем не менее должен вам сказать, что для меня было очевидно одно обстоятельство. Не должны были от взрыва лопнуть эти самые плафоны, раз оконные стекла в комнатах оказались целыми. Они ведь соприкасаются с наружным воздухом, и даже служат ему преградой, поскольку окна закрыты.
"удивительное дело, думаю,- даже не верится что-то".
Еще раз посмотрел: окна совершенно целы.
Я насчитал семь лопнувших плафонов в различных комнатах. Непонятным в этом деле казалось еще и то, что потрескались плафоны только определенной формы. Это такие плоские, с закругленными краями. А вот рядом, шары висят как ни в чем не бывало.
Постоял я немного, подумал... и решил, что все это весьма забавно, но никакого серьезного значения, конечно,
Прихожу в нашу комнату, где мы жили. Только открываю дверь, как пожалуйста! Навстречу мне - Петя. Опять с новой граммофонной пластинкой!
– Вот, - говорит, - совершенно своеобразный взрыв записался.
– Да ну тебя - отвечаю.
– Слышал я этот взрыв. У нас от него даже несколько плафонов лопнуло. А вот как немецкий самолет падал, ты, наверно, и не видел. Вот это было зрелище! Если бы ты не занимался своей дурацкой звукозаписью, тогда, может быть, тоже был бы свидетелем...
В общем, начался наш обычный спор.
В этот день вечером мы занимались у себя в комнате самыми обыкновенными делами.
Освещение у нас было тогда довольно примитивное. В виде автомобильной фары с полуразряженным аккумулятором.
Конечно, при таком тусклом свете ничего замечательного не сделаешь. Приходилось ложиться поэтому очень рано.
Однако в этот вечер, представьте себе, как нарочно, спать совершенно не хотелось. Даже завидно мне стало, когда я услышал, как храпит Петя.
Ничего больше не оставалось, как только прислушиваться к громкому постукиванию "городского сердца", - ну, иначе говоря, метронома,- всегда раздававшемуся из уличных репродукторов, когда отсутствовала радиопередача.
Ох, уж это ленинградское сердце! Как хорошо оно мне запомнилось: можно сказать, на всю жизнь. Да и кто его не запомнил из тех, кто находился в то время в Ленинграде?
В обычное время, когда нет тревоги, постукивал этот метроном очень медленно. Когда же объявлялась воздушная тревога, сразу начинал колотиться быстрее, как бы предупреждая: "не зевай!"
А тут еще эту тоскливую картину дополняет вой ветра. Дело, как вы знаете, было глубокой осенью.
Вдруг мне показалось, что наверху кто-то ходит.
"В чем дело?
– думаю я.
– Охраны у нас в этом корпусе нет никакой. Двери все заперты. Кто же в таком случае туда смог sабраться?"
Прислушиваюсь... опять подозрительный шорох.
"э-э-э, - думаю я.
– Здесь что-то неладно. Придется пойти посмотреть..." Поднимаюсь. Беру с собой наган. Начинаю двигаться к дверям на цыпочках, помахивая руками для равновесия.
Иду по совершенно темному коридору. Только изредка, когда луна выйдет из облаков, на полу появляются квадратные светлые пятна от окон.
Зацепился за какой-то ящик. Гул пошел необыкновенный. Знаете, как это всегда бывает в пустых помещениях. Пришлось остановиться. Прислушиваюсь... Ничего не слышу, кроме собственного сопения, тоже отраженного многократно от стен и потому представляющегося мне сверхъестетвенно громким.
Через некоторое время вдали что-то звякнуло.
Ориентируясь на доносящиеся звуки шагов, постепенно добираюсь до второго этажа. Осторожно притаившись за углом коридора, вижу фигуру, на секунду появившуюся в лунном свете. Какой-то щупленький и сутулый субъект в черном пальто и роговых очках на носу. Кратковременный лунный проблеск не позволил мне рассмотреть его более детально.