На грани жизни и смерти
Шрифт:
Жорж Бланше не шел, а бежал к Эйфелевой башне. Ему как очевидцу русской революции было поручено выступить на митинге. Поднявшись на возвышение, он заговорил страстно и горячо:
— Совесть Франции гневно и решительно протестует. Русскую революцию приветствуют и поддерживают все лучшие люди Франции, весь пролетариат и его авангард — потомки парижских коммунаров — коммунисты-интернационалисты. Позор тем русским эмигрантам, которые здесь, на нашей земле, земле парижских коммунаров, призывают Францию расправиться с властью рабочих и крестьян, с революцией в России!
В толпе находились и братья Гринины. Кирилл Васильевич почувствовал себя неловко, когда оратор, недавно возвратившийся
— Этот французик тоже из компании питерских большевиков. Я видел его в тот день, когда ранили Костика... Ишь ты! С пеной у рта защищает красную Россию. Чего доброго, ему и здесь захочется устроить революцию. Тогда, дорогой братец, придется махнуть в Сахару. Или петлю на шею...
Жорж Бланше продолжал говорить:
— Да, революционной России сейчас трудно, очень трудно. Посмотрите на эту каргу. Она не может не будить тревоги. Эти смертоносные стрелы из Америки и Англии, Германии и Японии, из нашей благословенной отчизны направлены на великую страну только потому, что ее народ решил зажить новой жизнью, по закону справедливости, честно распределять блага и плоды своего труда. Нам, потомкам парижских коммунаров, это близко, дорого, понятно. Наша коммуна просуществовала семьдесят два дня. Русская революция — революция, вдохновленная Лениным, этим скромным человеком, гигантом мысли, которого хорошо знают граждане с улицы Мари-Роз и многие парижане, держится уже два года. Несмотря ни на что, она живет, сражается, крепнет. Мы, французские пролетарии, французские коммунисты, желаем нашим русским братьям новых завоеваний, новых успехов и решительно требуем вывода с территории России оккупационных французских войск, а также войск всех интервентов! Пусть народ России и его правительство сами решают свою судьбу, сами определяют, как им строить жизнь. Мы с вами, русские братья!
Огромная толпа ответила тысячеголосым «ура!». Мужчины, женщины, дети принялись громко скандировать лозунги солидарности и протеста.
Леопольд с трудом пробивал дорогу в толпе, Кирилл Васильевич следовал за ним.
— Пойдем-ка, брат, в «Медведь», — натянуто улыбаясь, предложил Леопольд. — Что-то уж больно не по себе среди этих орущих пролетариев
У самого входа в знаменитый русский ресторан «Медведь» старший брат замешкался.
— Нет уж, я, пожалуй, пойду домой, — сказал он и, втянув голову в плечи, быстро удалился.
* * *
Такая же карта, наглядно свидетельствовавшая об огромной опасности, нависшей над Советской Россией, висела на стене кабинета Ивана Пчелинцева. Огненные стрелы со всех сторон впивались в тело революционной России. Две самых больших стрелы рассекали территорию республики с запада и юга.
Перед картой стояли Василий Захаров, Кучеренко и Григоровский, приехавшие из Севастополя.
Иван Пчелинцев, показывая на две больших стрелы, сказал:
— Руки империализма. Так сказал товарищ Ленин. К самому горлу тянутся. Первая опасность — белополяки. Вторая — Врангель. Начнем с положения в Крыму. Вам известно, товарищи, что барон Врангель собрал там большую, вооруженную до зубов армию. Крым представляет собой крепкий орешек. Наше же дело — проникнуть к врангелевцам в тыл. С сожалением должен сказать, что несколько наших попыток потерпели неудачу. Мы очень рассчитываем на вас — вы знаете местные условия. Генерал Покровский лютует в Крыму. Никак не может забыть, как его обвели вокруг пальца в Севастополе. Всех, на кого падет хоть малейшее подозрение, по его приказу немедленно расстреливают. Доверия — никому. А вам придется отправиться прямо в звериное логово и действовать под носом у Покровского. Он ваш старый знакомый, может, обрадуется встрече, а?
— Проведем и на этот раз! — уверенно сказал Григоровский.
— Да, только надо крепко подумать, как Крым штурмовать изнутри, — продолжал Пчелинцев. — Кстати, хорошо бы наладить постоянную связь с Балевым. Он сошел с французского судна в Бургасе, откуда, насколько я знаю, прибыл в Варну. Свяжитесь с руководителем канала Варна — Севастополь, болгарским товарищем Чочо — вы его знаете, — и установите контакт с Балевым. У товарища Чочо много верных боевых помощников — коммунистов, членов военной организации. Это очень важно в смысле перспективы дальнейшей борьбы с врангелевцами. Сами подумайте, куда может двинуться Врангель со своей добровольческой армией, со всей этой белогвардейской шушерой, когда Красная Армия вышвырнет его из Крыма? У него два выхода: или утопай в море, или беги. А куда? В Румынию или Болгарию, ну, пожалуй, еще в Турцию можно, в Грецию. Одним словом, на Балканский полуостров. И нам надо быть готовыми к этому. У нас на примете есть несколько серьезных, опытных болгарских товарищей.
— Один Христо чего стоит! — воскликнул Василий.
— Совершенно верно! — согласился Пчелинцев. — Вот с ними-то и придется пораскинуть умом, какой сюрприз преподнести генералу Покровскому. С Балевым через Чочо свяжется товарищ Захаров. Тебе, Василий, придется окопаться в Крыму. Вспомнить свою старую профессию. И надежная помощница у тебя там есть.
* * *
Эхо русской революции не только докатилось до болгарской земли, но и подняло солдат, которым опостылело воевать во имя интересов кайзеровской Германии, на восстание осенью 1918 года. Болгарские части, сражавшиеся на Южном фронте — в районе Доброполе, — повернули оружие против виновников кровопролитной бойни. Восставшие солдаты двинулись на Софию. Однако провозглашенная ими Радомирская республика недалеко от Софии просуществовала всего несколько дней. Первое в мире после Великого Октября восстание в Болгарии было жестоко подавлено. Печальная участь постигла и команду болгарского крейсера «Надежда», поднявшую бунт в Севастополе. Под сильной охраной арестованный экипаж «Надежды» был доставлен в варненский порт.
Христо Балев и Чочо, ответственный за конспиративный канал связи Варна — Севастополь, сидя в рыбацкой хижине, вели наблюдение за английским кораблем, на котором сюда были привезены моряки-заговорщики.
— Знаешь, Чочо, мне так и не удалось побывать на крейсере «Надежда», — признался Балев. — Не успел. «Надежда» осталась в Севастополе. А этот «англичанин» торчит здесь. Есть у меня задумка, Чочо, «перекрестить» этого «англичанина».
— Как это?
— На борту должно красоваться гордое имя «Надежда». Подвиг экипажа «Надежды» должен жить.
Балев обратил внимание на небольшой углевоз — чумазое каботажное судно, шныряющее среди стоящих у причалов судов.
— Каждый день так? — поинтересовался он, показывая глазами на углевоз.
— Уголь, как и хлеб, каждый день нужен, — сказал Чочо.
— А капитан?
— Что?
— Наш или...
— Ничей.
— На что клюет?
— Любит деньги.
— Экипаж?
— Разные люди. Один коммунист. Есть еще член земледельческого союза.