На грани жизни и смерти
Шрифт:
— Туман и два морских призрака: я и он.
— Без тебя нам не обойтись, — улыбнулся Балев.
После представления Балев и Чочо направились за кулисы.
* * *
Из здания Мариинки вышли Павел и Тимка. Павел в военной форме, на боку наган. Мальчик заметно повзрослел, был прилично одет и ухожен. От его «беспризорности» не осталось и следа.
— Не горюй, Тимофей Иванович, — бодрым голосом сказал Павел. — Вот разобьем Врангеля, и начнется, Тимоха, такая жизнь, что и вообразить
— Для тех, кто живым вернется, — тихо промолвил Тимка, явно удрученный предстоящим отъездом Павла.
— Ну а ты уже меня... того? — улыбнулся Павел. — Я вернусь, Тимка, обязательно вернусь! Дел-то еще сколько впереди! Хочу на твою премьеру попасть. А как же! Обязательно! Так что жди, Тимка. И носа не вешать. Негоже унывать такому большому парию.
— Все уезжают, одна Дина...
— Скоро возвратятся Гринины.
— Это когда еще будет!
— Ну, если я не пойду на фронт, Ваня Пчелинцев не пойдет, кто же будет воевать, добивать врагов революции?
В Петрограде была объявлена мобилизация: «Все на Южный фронт, на борьбу с Врангелем!»
Вдвоем шли по улице, где жили Гринины. Перед зданием бывшего общежития интернационалистов Павел остановился, долго смотрел на окна. Вспомнились первые послереволюционные дни и месяцы. Всплыло в памяти, как болгарин Балев будил Бланше утром семьдесят третьего дня революции, как потом все хором пели «Марсельезу». Тот день врезался в память многими событиями. Тогда был ранен сын балерины Анны Грининой. Да, Гринины что-то надолго задержались в Париже. Павел завидовал Бланше, который часто видится с Анной Орестовной. Жорж писал об этом Павлу. И еще писал, что они с Сюзан решили пожениться. «В перерыве между революциями, — добавлял Жорж, — между русской и французской». Павлу вспомнилось его пресловутое «пиф-паф»...
* * *
Жорж Бланше не расставался со своей привычкой и в Париже. Не успел он, поддерживая под руку все еще прихрамывающую Сюзан, подняться к Грининым, как до Анны Орестовны донеслось знакомое «пиф-паф».
— О, месье Жорж! — радостно встретила гостей Гринина. — Камарад Бланше.
— Товарищ Жорж, товарищ Бланше, — поправил ее гость.
В соседнем саду мужчина средних лет, делая вид, будто возится около газонов, тайно сфотографировал Гринину и ее гостей.
— Камрад Сюзан Легранж. Тоже из России, — представил Жорж свою невесту.
— Вы давно из России? Когда? — заинтересовалась Гринина.
— Совсем недавно, — ответила француженка.
— Поженились? — спросила Гринина.
— Мы хотели пожениться в Севастополе, но... были другие дела. Я пиф-паф и ее... пиф-паф, — весело произнес Жорж.
— Вы ранены? — участливо спросила Гринина.
— Как говорят в России, царапнуло, — пошутила Сюзан.
— Кто же это вас?.. Наши... русские?
— Нет, наши... французы. А русские спасли. Русская женщина спасла, — ответила Сюзан.
— Сюзан поправится, и мы вместе поедем в Россию, — сообщил Жорж. — А вы, мадам Гринина? Вас там очень ждут. Или у вас другие планы? В гостях хорошо, а дома лучше. Не так ли?
Вошел Леопольд, кивнув гостям, спросил у Бланше:
— Мы, по-моему, встречались с вами, месье? В Петрограде. Давно из наших краев?
— Из Советской России совсем недавно, месье Гринин.
— Чем же вы занимаетесь в несоветской Франции?
— Собираемся последовать вашему примеру.
— Чьему именно?
— Русских товарищей.
— Одним словом, собираетесь экспортировать анархию, произвол, голод...
Анна Орестовна осадила Леопольда:
— Кстати, им лучше знать о том, что делается сейчас у нас на родине. Вот наша гостья Сюзан... Бланше даже была ранена в Севастополе.
Леопольд, не обращая внимания на тон Анны Орестовны, зло произнес:
— Я уверен, что дни большевистской России сочтены. Если вы были ранены в Севастополе, то, должно быть, вам известно, что именно в Крыму готовится решительный удар.
— Кому? — с иронией спросил Жорж.
— К вашему сожалению, вашим друзьям, — высокомерно ответил Леопольд.
— Что ж, мы, господин Гринин, располагаем другой информацией. Да, смертельный удар действительно готовится. Но он будет нанесен по Крыму. Моими друзьями. Если в Крыму есть ваши друзья, то они, к сожалению, испытают очень неприятные минуты.
Анна Гринина забеспокоилась:
— Боже, как же так! А мы получили письмо... Нас зовут в Крым. Там мой кузен. Он уверен, что в Крыму нам будет спокойно, безопасно...
— Мадам, простите великодушно, но я в том не уверен, — сказал как можно мягче Жорж. — Армия барона Врангеля обречена. Сила и правда за теми, кто совершил революцию.
«Чего доброго, этот француз еще отговорит ее от поездки в Крым», — думал Леопольд. Он понял, что в Париже без денег, которыми мог бы сорить направо-налево, ему делать нечего. Париж поворачивался к нему спиной. А возможностей иметь деньги, много денег, он не находил. Анна отказывалась от зарубежных гастролей, да и в Париже танцевала очень редко. Ему прожужжали уши, что Ялта — это дореволюционный Петербург в миниатюре. Светское общество, приемы, выезды, даже балы. И еще ночная жизнь в уютных русских ресторанчиках и тавернах с цыганками, с душещипательными романсами, с черной икоркой и лососинкой... Да, в Крыму можно было жить, а не прозябать. Красным его не взять. Железный полуостров ощетинился французскими дальнобойными орудиями, английскими военными кораблями... Красные будут биты, проиграют гражданскую войну, и армия Врангеля вступит в Москву, в Петроград... Будущее представлялось возбужденному мозгу Леопольда в радужных красках. А тут какой-то французишка пытается отговорить жену брата от поездки... Леопольду хотелось сказать грубость, унизить этого «экспортера революции», но тут всеобщее внимание привлек появившийся на террасе Костик. Мальчик стал выше ростом, вытянулся. На правом глазу все еще белела повязка. Костик внимательно смотрел на гостей. Он почувствовал, что мать чем-то расстроена. Это его обеспокоило. Анна Орестовна улыбнулась уголками губ и сказала:
— Вот и наш Костик. А это, Костик, наши французские друзья. Они были в Питере. И в Одессе, и в Севастополе...
Мальчик поклонился гостям, подошел к матери и тихо сказал:
— Мамочка, если они были в России, то пусть послушают нашу песню.
Вскоре гости уже сидели в комнате, слушали, как Костик поет.
* * *
Павел и Тимка отправились в гости к Дине.
Они позвонили, дверь открыла Дина и тотчас с тревогой спросила у Павла: