На исходе ночи
Шрифт:
После того как поваленный столб остался позади, Мейт показалось, что тьма вокруг сделалась еще более плотной, почти осязаемой. По обочинам дороги потянулись развалины сельских домов в один, редко в два этажа. Руины закрывали часть звездного неба, из-за чего казалось, будто горизонт поднялся выше. Временами Ше-Рамшо проводил лучиком фонаря по сторонам, и тогда Мейт видела ненадолго выхваченные пучком света из тьмы то пустые оконные проемы, то повисшую на одной петле дверь, то съехавший почти до самой земли козырек над крыльцом. На месте домов, уничтоженных огнем, можно было увидеть бесформенные груды обугленных бревен да поднимавшиеся над землей уцелевшие фрагменты каменной кладки.
– Осторожно. – Ири осветил фонариком узкую доску, переброшенную
Лучик отразился от непроглядно темной, кажущейся маслянистой поверхности стоячей воды. По краям, у самой земли, на поверхности воды плавали странные образования, похожие на плотные гроздья мелких белых ягод, покрытых хлопьями мыльной пены. Перебравшись на другую сторону канавы, Ири протянул руку и коснулся ладонью стены дома. Мейт тоже последовала его примеру, но тут же отдернула руку: бревенчатая стена оказалась покрытой плотным слоем ворса, как на дорогом ковре, мягким, густым, но при этом холодным и скользким на ощупь.
– Гадость какая! – с отвращением выкрикнула Мейт.
Ощущение было таким, будто рука измазана липкой, вонючей да к тому же, возможно, и едкой слизью. Хотелось немедленно вытереть обо что-то ладонь, но другую руку крепко держал за запястье Ири, а о том, чтобы коснуться себя перепачканными пальцами – носовой платок лежал в кармане брюк, – страшно было даже подумать.
Ири обернулся на крик.
– Что?
Луч фонарика резанул Мейт по глазам.
– Стена!
Ше-Рамшо посветил на стену. Бревна плотным слоем оплетали длинные, бесцветные, кажущиеся почти прозрачными нити, похожие на клочья спутанных седых волос.
– Что это? – шепотом, почти со страхом произнесла Мейт.
– Грибной мицелий. – Ири оторвал от бревна клочок белых нитей и посветил на них. – Пожирая древесину изнутри, грибы выставляют наружу мицелий. В дневное время все происходило бы с точностью до наоборот.
Мейт подставила под луч света ладонь. Рука оказалась чистой. И все же, высвободив другую руку из пальцев Ири, девушка достала из кармана носовой платок и тщательно вытерла ладонь, уделив особое внимание складкам кожи между пальцами. Скомкав платок, она бросила его в канаву с темной гниющей водой. Внимательно присмотревшись к клочку грибного мицелия, что держал двумя пальцами Ири, Мейт заметила на кончике каждой нити крошечный прозрачный пузырек. При желании можно было вообразить, что это глаза, которыми, притаившись во тьме, наблюдает за тобой неведомое безмолвное существо.
– Что еще? – недовольно спросил Ше-Рамшо.
– Ничего, – качнула головой девушка.
– Идем. – Ири хотел было снова поймать Мейт за запястье, но, словно почувствовав это – видеть движение Ше-Рамшо девушка не могла, – она спрятала руку за спину.
Безразлично пожав плечами, Ше-Рамшо пошел вперед. Не спеша, чтобы Мейт, не приведи случай, не потерялась. Ну а если оступится в темноте и упадет, так это ее забота. Взрослая уже девочка, самой пора отвечать за свои поступки. И все же, подойдя к крыльцу дома, Ше-Рамшо счел нужным предупредить спутницу:
– Осторожно, ступеньки гнилые, провалиться могут. И не прикасайся к перилам, иначе загремишь вниз вместе с ними.
Поднявшись первым по шаткой скрипучей лестнице, Ше-Рамшо остановился и посветил на висевший на двери замок с наборным кодом. Цифры были в том же положении, в каком он оставил их в прошлый раз. Значит, в его отсутствие никто не пытался забраться в дом. Вообще-то предосторожность совершенно излишняя: мародеры перестали лазать по брошенным домам через три больших цикла после наступления Ночи – нечем стало поживиться. А кто еще мог оказаться в этой глухомани? Набрав код, Ше-Рамшо снял замок и открыл дверь. Переступив порог, он протянул руку и нашел в нужном месте заранее приготовленную свечу. Щелкнув зажигалкой, Ири подпалил фитилек.
– Заходи.
Он пропустил Мейт в дом и плотно прикрыл за ней дверь.
Свеча разгорелась, и Ше-Рамшо пошел по комнате, зажигая другие свечи, расставленные по углам.
– Генератор на собственной спине сюда не притащишь, – объяснял он на ходу. – Да и топлива не достать. Вот я и обхожусь свечами. Всегда можно рассовать десяток по карманам так, что никто и не заметит. Я имею в виду рабочих, вместе с которыми обычно езжу в автобусе. А хорошие свечи, скажу я тебе, ничем не хуже электрического освещения.
Ири говорил негромко, чуть-чуть торопливо, – хозяину не терпелось показать свой дом и услышать мнение гостьи о том, что она увидела. И Мейт с любопытством смотрела по сторонам. Комната была просторной и в дневное время, наверное, очень светлой. Но сейчас три окна в ряд были заколочены досками, обклеенными листами плотной темной бумаги, чтобы ни один лучик света не проскользнул наружу. В проемах между окнами стояли сервант с разбитым стеклом и одной оторванной дверцей и почти новый платяной шкаф. Что находилось в шкафу – неизвестно, а в серванте посуда имелась – из разрозненных тарелок и чашек можно было собрать сервиз на десять-двенадцать персон при условии, что гости не станут привередничать. Посреди комнаты стоял большой прямоугольный стол, застланный прожженной на краю клеенкой. Три стула и два табурета были сколочены вручную, очень неумело. По бумажным обоям с блеклым геометрическим рисунком, местами не то продранным, не то кем-то погрызенным, расползались влажные пятна – дом, в котором никто не жил, отсырел, пропах гнилью и плесенью. Выкрашенная белой масляной краской дверь слева от входа вела куда-то в глубь дома. Впрочем, не исключено, что за ней была только темнота, как и на улице. Как и везде.
Дом не понравился Мейт. В нем не было ни тепла, ни уюта, да и откуда им было взяться, если тот же Ири бывал здесь время от времени, наездами. Более того, в доме было страшно. Как-то раз вместе с другими работниками фабрики «Ген-модифицированные белки Ше-Матао» Мейт была на экскурсии в Историческом музее. Их отправили туда после смены в соответствии с правительственной программой повышения культурного уровня средних слоев населения. И увильнуть было невозможно – на следующий малый цикл каждый должен был предъявить отмеченный на контроле билет. Уклонившимся грозило увольнение. Мейт вместе со всеми переходила из зала в зал, почти не слушая, что говорил экскурсовод. Из всей экскурсии ей запомнились только каменная статуя с огромным, торчащим вперед членом, который, подними его вверх, мог бы достать до лба обладателя сего удивительного инструмента, и макет древнего захоронения, воспроизводящего привычную для усопшего домашнюю обстановку. Ну вроде как для того, чтобы в царстве мертвых покойник не чувствовал себя потерянным и одиноким. Сейчас, находясь в сырой комнате, освещенной негромко потрескивающими стеариновыми свечами, Мейт вспомнила именно это захоронение. Ощущение было схожим – все вроде бы на месте, как и положено в доме, вот только жизни нет.
– Как ты нашел этот дом? – спросила Мейт, любуясь большим серым пятном плесени, по-домашнему разместившимся на полу в углу.
Ири усмехнулся и посмотрел на пламя свечи, что держал в руке.
– Это он меня нашел. – Ше-Рамшо капнул воску на пакет из-под шницеля быстрого приготовления «ГБ Ше-Матао» и приклеил на него свечку.
Ири не хотел рассказывать Мейт о том, как нашел этот дом.
Случилось это давно, в те времена, воспоминания о которых неизменно причиняли Ири Ше-Рамшо душевную боль. Воспоминания о физических страданиях не столь болезненны, как засевшая, точно заноза в печенке, давняя полустершаяся память о собственном бессилии. И что послужило тому причиной, не имеет большого значения. Само событие может стереться из памяти, но стоит только вспомнить тот малый цикл – вскользь, без деталей, достаточно мысленно увидеть его просто как серое пятно, – и тотчас же снова почувствуешь, каково это – быть червем, втоптанным в грязь, все еще извивающимся в тупой, отчаянной надежде выбраться, вывернуться, возвратиться к жизни и навсегда обо всем забыть.