На качелях любви
Шрифт:
Я помню этот последний вечер. Мы решили отпраздновать наш маленький юбилей – одну короткую дату нашего знакомства. Лешка суетился на кухне, что-то готовил, жарил мясо, меленько кромсал зелень, сочинял диковинные соусы. А я выбирала вино. Красное, белое, сухое, сладкое? В конце концов, устав ломать голову, я выставила все бутылки на стол. Было красиво и уютно. Лешка почти ничего не ел, он пристально смотрел на меня и загадочно молчал. Я отставила тарелку, не в силах вынести поглощающий мужской взгляд. Соколов будто ждал этого жеста, он резко встал, подошел ко мне и поднял на руки.
– Дашка, всю жизнь тебя на руках носить буду! – торжественно провозгласил он, крепко прижимая к груди мое анорексичное, но гибкое и стройное тело.
Я поболтала ногами в воздухе. Приятно, когда тебя держат на ручках, как маленькую.
– Лешка, отпусти! – потребовала я, мне уже надоело висеть
Лешка осторожно положил меня на кровать. И лег рядом. Наши дыхания смешались. Мы лежали тихо, не шевелясь, будто боялись чего-то. Я знала, почему Соколов не прикасается ко мне, знала. Он боялся вспугнуть нарождающееся чувство как в себе, так и во мне. И вдруг он положил свою руку на мою грудь, а мою руку прижал своей. Мы ощутили бешеный стук сердец. Эти два агрегата шумно колотились, скакали, будто пытались выпрыгнуть из своих тесных вместилищ. Наконец, Лешка очнулся, осторожно нагнулся надо мной и тихо поцеловал в нос, губы, лоб. Он целовал меня, как хрупкую драгоценность, как святыню. Соколов боялся самого себя. А потом все закружилось, понеслось, завертелось. Мы раздевались с бешеной скоростью, пытаясь помочь друг другу, потом боролись со своей одеждой, руки сплетались, путались вместе с одеждой, в конце концов, предметы и вещи разлетелись по углам и в разные стороны, а мы приникли друг к другу. Я никогда не думала, что обычное раздевание может стать самым романтическим приключением из всех пережитых. Лешка целовал мое тело, а я изгибалась под его поцелуями. Нет, я не воображала сцену со звездой. Это чересчур пошло. В тот благословенный миг Лешка стал для меня самым желанным мужчиной на свете. Наши тела извивались, словно нас бросили на раскаленную сковородку. И когда пекло достигло максимальных высот температуры, Соколов овладел мной. Это произошло незаметно, само собой, будто клеточки и частички наших тел соединились на короткое мгновение. Я ощутила себя в сказочном раю, где все гармонично и ясно, там нет облаков и туч и совсем нет места грязи и обыденности. Ощущение продлилось недолго, но оно осталось в нас навеки. Мы соединились, будто кто-то сверху обручил нас невидимым венцом. Мы были счастливы. До утра.
А днем я увидела Олега Зимина в первый раз. Это произошло в тот самый день, когда я настаивала на том, что являюсь исключительно доброй особой. И тем же вечером ушла от Соколова, твердо пообещав себе, что не вернусь к нему никогда.
Я едко усмехнулась: как легко погрузиться в смешные и дурацкие воспоминания, лишь бы не думать о главном. Ведь до сих пор не сделала ни одной попытки предположить, какого рода информация может находиться в этом злополучном письме. Может быть, его написал какой-нибудь шизофреник, психически больной, или больная, свихнувшиеся от житейских невзгод, да мало ли кто может обратиться в редакцию газеты с двухмиллионным тиражом, чтобы вылить ушат грязи на окружающую действительность. И вполне здоровый человек способен выкинуть такое коленце. Вдруг нечаянно заклинило голову, перекосило мысли – бац, и письмо готово. Читайте, Дарья Добрая, на доброе здоровье, набирайтесь ума-разума.
... – Хорошо у тебя, – невольно вырвалось у меня, когда я очутилась в мастерской Соколова. Лешка гордо именует свою комфортабельную нору «мастерской». Он же непревзойденный мастер верстки, профессионал высокого класса – по его личному определению. Мнение других на этот счет Лешку мало интересует.
– Стараюсь, – неопределенно отозвался Соколов.
Я ничего не поняла. Для кого это он старается, для меня, что ли?
– Давай письмо! – потребовала я, приступая к главной части нашей экзотической встречи.
– Даша, может, поговорим сначала о нас с тобой, – взмолился Лешка.
И мне пришла в голову вполне здравая мысль. Может, повторить на Лешке мой небывалый эксперимент? Ведь вчера мне удалось побывать на дне чужой мужской души. Вдруг и сейчас что-нибудь выйдет? Я скосила глаза вбок, а сама всмотрелась в Лешкины глаза, нашла в них укромный уголок и проникла вглубь. Внутри у Соколова было холодно и мрачно. Я сразу озябла. И мне вдруг стал понятен этот надутый мачо с тщательно выбритыми щеками. Соколов измучился от неопределенности. Он никак не может понять, почему я ушла от него. Ведь женщина ортодоксальна по сути, она требует от мужчины стабильности и покоя. Женщина хочет стоять на твердой почве, и неважно, что будет у нее под длинными ногами – земля, палуба яхты или персидский ковер, лишь бы она до скончания века опиралась на надежный мужской локоть. Лешка бросил требуемое мне под ноги. Он стал для меня точкой опоры. И в тот же день опротивел мне. И он не понимал – почему. В соколовской душе царили хаос и сумятица. С мужчинами это часто случается. Они утрачивают чувство устойчивости, если их бросает женщина. Они могут бросать нас, хоть каждый день, и считают, что имеют на это право. Будто бы это мужская прерогатива. От совершения предательства мужчины становятся бодрыми и энергичными. Но они не в состоянии вынести женскую измену. Им становится больно до слез. Они падают до уровня детской обиды. Мне стало неуютно в Лешкиной душе. И я потихоньку выползла оттуда. Ужасно серая личность этот Соколов. У Зимина внутри полыхают пожары, горят костры, сияют разноцветные факелы. А в этой душе живет едкая обида, она сочится ядом и пускает больные отростки по всему Лешкиному телу. Значит, я была права. Рутина благополучно сожрала бы наши жизни, не оставив следа от двух индивидов. Ненавязчивая пытка непременно превратилась бы в казнь, долгосрочную и нескончаемую.
– Соколов – ты эгоист! Меня собираются уволить, ведь я прокололась уже дважды. Мне надо срочно бежать с этим злосчастным письмом в приемную, чтобы прекратилась мышиная возня вокруг моего имени. А ты пристаешь ко мне с идиотскими разговорами. Леш, отдай мне это безобразие! – сказала я и вытянула руку, гневно пощелкивая пальцами.
Лешка поймал мой вздрагивающий мизинец, наклонился и судорожно прижался к нему губами. Очень мило получилось, немного эротично. Гад, он еще и рефлексирует. Даже не знаю, как поступить в такой ситуации. Если выдернуть руку, Лешка обидится. Одним неосторожным движением я нанесу несчастному мужчине еще одну рану. А у него и без этого душа кровоточит. Продолжить сцену? Нет, невозможно вынести происходящее без смеха. Я пошевелила пальцами, но они были прижаты намертво, будто их прихватило клешнями какое-то заморское чудовище. Не выдрать, крепко спаяно.
– Леш, с тобой все в порядке? – сказала я, наклоняясь к соколовскому лицу.
Но нет, он не плакал, Лешка смеялся, его плечи судорожно вздрагивали от смеха. Неужели опять вышла ошибка по теме рефлексий и страданий? Не может быть...
Ведь мой эксперимент давеча прошел успешно. Я же научилась проникать в мужские души. И не могла сейчас ошибиться.
– Дашка, ты такая глупая, ведь я стырил это письмо у Динки нарочно, – корчился от смеха подлый Соколов.
– Ты украл его специально, чтобы заманить меня в свою берлогу? – воскликнула я, выдергивая руку из Лешкиных тисков.
– Д-да, ты бы не пошла ко мне без повода, – заскакал на одной ноге самый последний негодяй города Питера.
– Скотина, – прошипела я.
Не обращая внимания на скачущего жениха из категории бывших, я подскочила к столу, выхватила измятый, засаленный конверт из кучи бумаг и гордо выплыла из обители одинокого страдальца. Мне не хотелось нарушать ход эксперимента. Если соколовская душа томится от непонимания, значит, так ей и надо. А сцена с умильным чмоканьем моих пальцев, скаканье на одной ножке от приступов нарочитого смеха – это представление в пользу обездоленных. Это не для меня. Дарья Добрая обладает возвышенной душой, известное дело.
– Соколов, ты – скотина! – крикнула я на прощание.
В ответ раздался угрюмый смех. Страдалец отмывал на мне обиду. Только на пятом этаже я немного успокоилась. Никакой беды не случилось. Бывший жених решил поглумиться над гордой невестой. Но мои глубокие мысли о взаимоотношениях мужчины и женщины в период разрыва были прерваны самым невероятным образом. Навстречу мне мчалась сама Марина Егоровна. Она широко раскинула полные руки, будто собиралась объять необъятное, то есть зацепить меня вместе с коридором. Но мы не поместились в обхвате ее гостеприимных рук. И Марина Егоровна открыла клапан и выпустила воздух, то есть сменила гнев на милость.