На коньках по Неве, или Мышь в рукаве
Шрифт:
— What can you expect from a hog but a grunt [1] , —неожиданно услышал Хоггет.
Он удивлённо посмотрел на графиню, но та сосредоточенно рассматривала кувшины, выбирая, каким напитком освежиться перед английским танцем. Хоггет решил, что от жары у него стучит в ушах и мерещится всякая чушь. Он решительно налил себе чего-то в стакан, чего — и сам не понял. Оказалось, что это квас, который он терпеть не мог. Но от волнения или внезапно охватившего его страха Хоггет судорожно глотнул традиционного русского напитка и тут же страшно закашлялся, да так, что графине пришлось со всей силы колотить его по спине. Мышата уцепились
1
What can you expect from a hog but a grunt? — Чего ждать от свиньи, кроме хрюканья? (английская поговорка).
— Беги отсюда и не возвращайся никогда, подлый предатель. Государь Пётр Алексеевич тебе доверял, а ты оказался обманщиком и вором.
— No man can serve two masters [2] , —в другое ухо сказал Тимка и слегка цапнул зубами это самое ухо.
Хоггет истошно завопил, естественно, на английском языке:
— Спасите, убивают, духи, привидения, черти, ведьмы!
Он весь дрожал и вид имел абсолютно безумный. Графиня стояла расстроенная и ошарашенная: надо же, какие с иностранцами от кваса припадки случаются. Предателю стало ясно, что кусается и разговаривает с ним его собственный парик. Хоггет в ярости сорвал его и кинул на пол, обнажив свою круглую потную лысоватую голову.
2
No man can serve two masters. — Двум хозяевам не служат (английская поговорка).
— Поберегись, — крикнул из-под парика Тимка.
На крики англичанина стали стекаться гости. Каково же было их изумление, когда то, что ещё секунду назад прикрывало инженерскую голову, поскакало к выходу, только вместо стука копыт отчётливо слышалось: «Хоггет, go home, Хоггет, go home».
Под дружный хохот присутствующих, которые приняли всё происходящее за очередную потеху, английский инженер бросился догонять свой парик, но это удалось ему только на первом этаже, перед главной дверью Меншиковского дворца. Именно здесь парик замер. Возможно, Хоггет так бы и не решился поднять свой новый и очень недешёвый предмет туалета, ибо последняя фраза на родном языке, которую он услышал, прежде чем навсегда покинуть Россию, была: «The pitcher goes so often to the well that it is broken at last» [3] . Тут совсем ошалевший инженер увидел знакомого рыжего мальчика, стремительно несущегося по лестнице прямо на него. Хоггет зажмурился, но мальчик подбежал к парику, как-то особенно ловко подхватил его, зачем-то попеременно убирая руки в карманы, и подал с поклоном Хоггету. Парик, наконец, замолчал, и, как догадывается любезный читатель, больше не сказал ни слова до конца своих дней.
3
The pitcher goes so often to the well that it is broken at last. — Повадился кувшин по воду ходить, тут ему и голову разбить (английская поговорка).
Тем временем Тимоха, искавший Христину, оказался в удивительных покоях: все стены, от пола до потолка, были покрыты изразцами. Мальчик разглядывал сине-белые квадратики, словно диковинную книгу. На каждом был свой рисунок: амур с крылышками, крестьянин с вилами, мельник, корабль, петух, музыкант, з'aмок над прудом…
— Слава Богу, хоть ты здесь, — раздалось за спиной у Тимохи.
Чуть запыхавшаяся Христина стояла на фоне голубых квадратиков.
— Какая ты красивая, тебе бы самой тут жить, — сказал Тимоха и покраснел.
Христина не успела ответить на столь изысканный комплимент. В изразцовую комнату влетел задыхающийся Фёдор.
— Нашли? — спросил он.
— Царь-батюшка вон сидит, — повернулся Тимоха. — А где Тимтинки?
— А ведь я твоего ферзя съем, Иван Петрович, — донёсся весёлый голос Пётра.
— Такой, видно, моя судьба, — отвечал не кто иной, как Иван Петрович ван Блюмен.
Федя облегчённо вздохнул. Раз играют в шахматы, значит, папенька ещё ничего не сказал про утерю списка. Он зн'aком показал Тимохе и Христине, что мышата сидят в его карманах, проверил, на месте ли злополучный список, и, мысленно попросив у Бога помощи, пошёл спасать любимого папеньку, а заодно и весь российский флот.
Глаза Ивана Петровича округлились, когда в мальчишке, стоявшем на пороге комнаты, он узнал собственного сына, который в этот момент должен был сидеть дома.
— Фиодор! — воскликнул учитель. — Что случилось?
Федя поклонился царю и сказал:
— Прошу прощения! Батюшка, у меня есть то, что сейчас вам нужнее всего.
— Нужнее всего ему сейчас ладья, а я и ладью съем! Мат тебе, дорогой ван Блюмен. — Пётр добродушно засмеялся. Одна из деревянных, оплетённых серебряной нитью, пуговиц, украшавших карманы царского бархатного камзола, неслышно упала на ковёр и покатилась под шахматный столик.
Иван Петрович, бледный как полотно, проговорил охрипшим от волнения голосом:
— Дозвольте, государь, я отойти на минуту?
— Иди, Петров сын, да возвращайся реванш брать. Что-то ты рассеян сегодня. Победа мне больно легко досталась.
Иван на деревянных ногах пошёл навстречу собственному сыну. Федя обнял отца и повёл его в комнату с изразцами. У камина стояли Христина и Тимофей.
— Батюшка, — сказала, улыбаясь, Христина. — Мы нашли пропажу.
И Федя протянул отцу список кораблей русского флота.
— Ну, что там, Иван? Скоро ли ты? Не только о шахматах разговор есть.
Ван Блюмен был настолько потрясён, что смертельная опасность в его судьбе миновала, что, ни о чём не спрашивая, поспешил вернуться к царю. И, конечно, ни он, ни Пётр не заметили мышку, бегущую вдоль стены к выходу. Маленький мышонок в клетчатой рубашечке и синих шортиках нёс в зубах тонкую серебряную ниточку:
— Тинка, — услышали дети. — Тинка, я, кажется, нашёл её!
Из кармана Фединого кафтана показалась тинкина мордочка. Федя осторожно достал мышку и посадил её рядом с братом.
— Да, это та самая, — сказал Тинка, и у неё зачесался хвостик.
— Что ж, значит, нам пора прощаться? — грустно сказала Христина.
— С вами было так интересно, — вздохнул Фёдор.
— Нам тоже у вас понравилось — сказала Тинка, — мы столько всего узнали и увидели!
— А благодаря вам я попал в школу, — сказал Тимоха, — и подружился с Федей, и… — тут он смутился, — и с Христиной!
— Знайте, что Петербург станет одним из самых красивых городов мира и никогда ни один враг его не завоюет! — сказал Тимка. — А ещё…