На корабле утро
Шрифт:
Мои движения приобрели привычную монотонность. И как обычно бывает со мной в таких ситуациях, мои мысли уплыли далеко-далеко…
Я думал о том, что творится сейчас на орбитах Алборза, как бьются с паладинами наши истребители. Гадал, как все прошло у Бондаровича в районе «Антона».
Подробности я узнал значительно позже. Но теперь мне кажется, что, спускаясь во мрак расселины на реактивном ранце, контролируя закладку зарядов, я своими глазами видел воздушно-космическое сражение во всей его полноте.
Рейдер «Кельн», имевший репутацию самого маневренного боевого звездолета Великорасы и прозванный за то «танцующим утюгом», танцевал сальсу между низкой орбитой и стратосферой Алборза.
На подтанцовках выступали пятнадцать корветов ягну. Этой банды хватило бы, чтобы располосовать позитронными лазерами любой линкор или авианосец. Но только не «Кельн».
То ввинчиваясь в тропосферу осенним листом, то выстреливая в черноту Пространства пробкой от шампанского, «Кельн» раз за разом уходил из-под смертоносных уколов позитронных лазеров, не уставая огрызаться зенитными ракетами и своими новомодными автоматическими семидюймовками.
«Изумруд» не мог позволить себе подобных лихачеств.
Он был покрупнее, потяжелее, да и постарше.
«Изумруд» отвлекал силы ягну в другой манере, я бы назвал ее «Емеля-дурак гоняет на печи по ледяным горам».
Для начала «Изумруд» отскочил через Х-матрицу на сотню тысяч километров от Алборза и, выпустив несколько радиошумовых имитаторов, изобразил приближение свежей российской эскадры.
Далее, непрерывно разгоняясь, «Изумруд» устремился к Алборзу по касательной и, разминувшись с его атмосферой в считанных десятках километров, умчался прочь в направлении Макранов.
Затем рейдер выполнил критический разворот с перегрузкой тринадцать g, которую еле-еле удалось понизить до приемлемой восьмерки при помощи реверса силового эмулятора (вот уж что-что, а эмуляторы у рейдера были получше немецких, да и любых других).
И только уже на возвратной траектории «Изумруд» осуществил подъем флуггеров и выпустил последние «Шпили».
Эти ужимки и прыжки действительно сбили ягну с толку.
Едва не три десятка астрофагов и без счета паладинов метались вокруг Алборза, но навязать «Изумруду» конвенциональный бой им все не удавалось…
Ну а наши «Дюрандали»… Наши «Дюрандали», как обычно, играли традиционную роль самого страшного кошмара паладинов ягну.
Прикрытые защитным полем, парирующим заряды позитронных лазеров, они избивали паладинов настолько бойко, насколько хватало огневой производительности пушек.
Каждый «Дюрандаль» выходил победителем из схватки с двумя, тремя, пятью паладинами. И лишь десяток паладинов, сосредоточив шквальный огонь на одном нашем чудо-истребителе, мог сжечь генератор его щита, а вслед за тем – и саму машину.
Увы, «Дюрандалей» мы могли выставить совсем мало – одну эскадрилью.
Впрочем, недостаток «Дюрандалей» был проблемой всех сражений в системе Макран – имей мы в своем распоряжении хотя бы две сотни этих почти неуязвимых для ягну аппаратов, и чужакам вообще не на что было бы рассчитывать. Кроме, конечно, красивой смерти…
– Товарищ капитан, у нас все вроде… – Щедролосев тронул меня за плечо, и я мигом покинул пространство своих военно-космических видений.
– Все? – переспросил я. – Пятьдесят пять штук и каждая на своем месте?
– Ну… как будто…
«Хорош доклад командиру – „как будто“! Он бы еще „как бы“ употребил…» – ехидно подумал я, но Щедролосева курощить не стал. Не та была обстановка, чтобы уставной этикет отрабатывать.
– Гениально. В таком случае – все прочь из расселины. «Тарпаны» на малой скорости могут выдвигаться на маршрут отхода.
– Кирбитьев, как слышишь меня? – позвал я нашего радиста.
Звали его, кстати, Ерусланом. И происходил он с Большого Мурома, что, конечно, накладывало отпечаток на его манеру выражаться.
– Нешто ж не слышу? Слышу, товарищ командир.
«Щ» и «ш» были у Еруслана густыми, как муромские щи.
– Передавай в эфир на всех диапазонах код «Петергоф».
– Понял, товарищ командир.
И вот мы снова наверху.
Догорают два радужных полотнища «Сияния». Одно – аккурат по гребню ягнувитового вала, изрытого до полной неузнаваемости. Второе – над лавовым плато, в стороне отрогов Кряжа Голодных Дэвов.
Жарят Макраны, температура поверхности – под девяносто по Цельсию, быстро густеет дымка.
Кажется, всё. Войны больше нет. И ни один выстрел, ни один взрыв не потревожат вековечный покой этих богом забытых лавовых пустошей.
Мы сидим на броне «Тарпанов», которые уносят нас прочь от «Берты» (этим именем я теперь не назову даже собаку!), от искореженного титанира, от размолотого в щебенку ягнувита, от восьмисот рентген в час, от мыслей «скорей бы все кончилось».
Встроенный массажер «Богатыря» разминает мне плечи, нежно колет их специальной проволочной щеточкой с микрозарядами на каждой щетинке, система вентиляции выставлена в режим «морской бриз», я снова пью какао…
Циклопы тоже присмирели. Так напахались на разгрузке, что пока ни у кого нет сил балагурить. Редкий случай, кстати.
И только Еруслан Кирбитьев монотонно бубнит во все свои микрофоны, тангенты, хрен знает что еще.
– «Петергоф»… «Петергоф»… Код «Петергоф»… Повторяю… «Изумруд», как слышите? «Кельн», как слышите? «Петергоф»!..
Если нас и слышали, то ничем себя не обнаруживали.
У меня было разрешение на самостоятельный подрыв всей силумитовой закладки сразу после отвода людей за предварительный рубеж развертывания. Считалось, что взрыв приведет не только к закупориванию «Берты», но и к сползанию края лавового плато из-под основания хребта в район шахты.