На край света. Трилогия
Шрифт:
Я припомнил предложение Саммерса, и по мне, как если бы вдруг похолодало, пробежала дрожь! Выходит, Чарльз Саммерс намерен буквально обвязать весь корабль! Он использует канаты как последнее средство, чтобы судно не развалилось на части. Своими уверениями офицеры просто пытались меня успокоить. Они лгали, как им казалось, во благо. Выходит, мы в смертельной опасности! Я выдохнул, отер лоб и уселся за пюпитр. По некотором размышлении я перелистал дневник, выхватывая взглядом строки, словно в мудрости Эдмунда Тальбота чаял найти некое решение. Переплетут ли когда-нибудь эту тетрадь — будет ли она стоять на книжной полке у моих отпрысков? Дневник Тальбота. Но во второй части отсутствует второстепенный сюжет, коим первая часть
Раньше я думал, что вторую тетрадь можно посвятить приключениям Джека Девереля. Однако он ушел со сцены — в тот самый миг, когда ему надлежало выйти вперед! Он вообще покинул труппу моего театра, переметнулся к другой, куда я — увы! — не могу за ним последовать. И опять же, журнал сей представляет собой приятный, но горький рассказ о том, как молодой мистер Тальбот влюбился — и как дражайший Предмет Страсти отняли у него столь немилосердно, оставив лишь мечты и латинские вирши. Любое продолжение нашего знакомства, любой его исход находится в столь отдаленном будущем, что я, осознав это, вдруг задохнулся в паническом страхе: а вдруг страсть моя обветшает и окажется банальным флиртом, заигрыванием с барышней за обедом и на балу. Но эту мысль я незамедлительно изгнал, как пустую. Даже в самый миг таких неблагородных размышлений в записной книжке моей памяти возникли лицо, стан и все существо моего бесценного Предмета — моего Чуда! — и все стало на свои места. Последний взгляд, подаренный мне, последние слова, что она прошептала… Ах, она предел моих мечтаний! Вспоминая не поэтический образ, но настоящую, живую молодую девушку, которая дышит, чувствует, разговаривает, молодую девушку такого ума и esprit, [85] я все же не сомневался, что она равным же образом размышляет обо мне — о моих качествах, достоинствах, преимуществах, совершенствах… Я словно бы мимолетно увидел себя ее глазами: «тот молодой человек, который так явно epris» [86] — и который прикован к искалеченному, беспомощному кораблю, идущему совсем в другое место. Какая безрадостная мысль.
85
Esprit (фр.) — рассудок.
86
Epris (фр.) — влюбленный.
Кроме того, леди Сомерсет написала, что переписка прекращается по желанию любой из сторон. Никто ни к чему не обязан.
А к чему я готовился? Вступить в должность? Насладиться отведенным мне кабинетом во дворце губернатора? Или применять свои знания, пользуясь тем методическим подходом, что помогал мне освоить все науки, даже самые новые и сложные, — или хотя бы разобраться в них лучше, чем это удавалось прочим?! В повседневной жизни, среди окружения его светлости, я стану с легкостью обсуждать любой предмет, и никому не придет в голову, сколько часов упорного труда потратил я на его изучение. Я стану для его светлости тем, чем был Берли [87] для Елизаветы…
87
Уильям Сесил, барон Берли (William Cecil, baron Burghley) (1520–1598 гг.) — английский государственный деятель, первый министр при королеве Елизавете I.
(16)
Настоящее сумасшествие! Я вскочил на ноги, но моя каморка не приспособлена для хождения взад-вперед, потребного для успокоения мыслей. Со всей возможной поспешностью я направился в более просторное помещение — пассажирский салон. Едва я отворил дверь, как Олдмедоу, наш армейский офицер, подойдя сзади, протиснулся в салон вместе со мной и плюхнулся на место с наветренной стороны главного стола. На Олдмедоу было гражданское платье, благодаря которому он приобрел вид неглупого молодого человека из хорошей семьи.
—
Огромная волна и совершенный кормой прыжок с наклоном к правому борту вынудили его вцепиться в стол обеими руками.
— Черт бы побрал и море, и армию!
Мне же, напротив, пришлось прижаться к другому концу стола.
— Они стараются как могут, Олдмедоу.
— Стало быть, этого недостаточно, вот что. Если бы я знал, какое долгое и трудное будет плавание, бросил бы службу.
— Надо смириться.
— Легко сказать, мистер Тальбот. Но вы же знаете, что мы тонем — или собираемся тонуть, или можем утонуть — говорю вам это доверительно. Моим солдатам отлично все известно. По правде говоря, им все стало известно раньше, чем мне! Так, знаете ли, всегда и бывает.
— Что вы им сказали?
— А вы как думаете? Заявил, что они — солдаты, и что до корабля им нет дела, пусть этим занимается флот. — Он издал каркающий смешок и дернул подбородком. — Сказал, что если им придется тонуть, так пусть тонут в пристойном виде — ремни натереть мелом, мушкеты начистить. Велел капралу Джексону: как только выяснится, что мы тонем, выстроить всех и ждать дальнейших приказаний.
— И какой в том прок?
— Вы можете предложить что-нибудь получше?
— Но ведь мы же… Саммерс заверил меня, что мы не утонем.
Я хотел пуститься в пояснения, но дверь распахнулась — яростно, как всегда в неспокойную погоду, — и в салон вдвинулся мистер Брокльбанк, поддерживаемый с одной стороны миссис Брокльбанк, с другой — Филлипсом. Они сманеврировали так, чтобы усадить его между мной и Олдмедоу, и удалились. Мне показалось, что бедняга Брокльбанк стал вполовину меньше. Толстые щеки его тряслись, словно у принца-регента, но по тучности ему было далеко до сей высокорожденной персоны. [88]
88
Принц-регент — будущий король Георг IV (1762–1830 гг.), отличавшийся тучностью.
— Мистер Брокльбанк, мне говорили, что вы прикованы к койке. Значит, можно поздравить вас с выздоровлением!
— Я так и не поправился, мистер Тальбот. Говорят, моцион пойдет мне на пользу. Я в плачевном состоянии. Как, впрочем, и наш корабль, если верить миссис Брокльбанк. Я собрал остатки сил, чтобы присутствовать при чистке днища. Глаз художника…
— Меня восхищает ваша преданность искусству, сэр, но корабль отнюдь не в плачевном состоянии. Старший офицер мне в том поручился. Черт, неужто я был бы так весел, если бы мы тонули?
Я попытался издать легкий смешок, но столь безуспешно, что Олдмедоу и Брокльбанк от души расхохотались, заставив и меня, в свою очередь, рассмеяться — так мы и сидели. За кормовым иллюминатором бесновались волны, по качающемуся салону скользили солнечные лучи, а мы смеялись — ни дать ни взять лечебница для душевнобольных.
— Что ж, — промолвил Олдмедоу, — нам, солдатам, проще — мы знаем что делать.
— Да говорю же — мы не утонем!
Брокльбанк не обратил на меня внимания.
— Я, господа, много размышлял о нашем положении. Прикованный к постели, проводя дни в бездействии, я задумался о будущем. У меня вот какой вопрос возник — интереснейший вопрос, господа.
Я взглянул на Олдмедоу, пытаясь понять, считает ли он — как и я, — что поведение мистера Брокльбанка является, по обыкновению, следствием сильного хмеля. Олдмедоу посмотрел на живописца. Старик продолжил:
— Всем нам, господа, известно, как погибают корабли: они разбиваются о скалы, или при попытке подойти к берегу… ну так далее и так далее. Или же они тонут в бою. Подобные картины пишут дюжинами — в надлежащих местах изображен дым сражения, на заднем плане обломок мачты, к которому прильнули три маленькие фигурки. К ним пытается подойти шлюпка, дабы подобрать их; под кормовым парусом сэр Генри в чине гардемарина, а вдали, испуская эффектные клубы дыма, горит какой-нибудь корабль флота Его Величества. Все это вы видели и знаете.