На край света
Шрифт:
— Где там! Тайга велика.
— Как ты попал на Колыму?
— Как? Ушел я сперва на Индигирку. Соболей добывать. Пристал к покрученикам торгового человека Дубова. С ними и ушел. Там ограбил нас беглый казак Анкудинов. С голоду помирали. Потом пристал к охотникам, что на Колыму шли.
Попов разглядывал морщинистое лицо человека, чья судьба была столь изменчивой. Вдруг впереди послышались собачий лай и крики людей. Меж деревьями показались нарты.
Несказанно удивленные, Попов и Удима увидели средь кустов дюжину измученных собак. Высунув языки и скуля, они едва вытаскивали нарты из сугробов. Рядом с нартами бежал на лыжах долговязый человек с палкой в руке и пищалью за плечами. То и дело он помогал собакам и кричал высоким фальцетом:
— Ну! Рыбий глаз! Вперед! Паца! Паца! [45] Чтоб вас громом разразило!
Долговязый был одет в рваную короткую кухлянку и меховые штаны. На поясе у него болтались топор и большой нож. Едва каюр [46] обернулся, Попов увидел рыжие космы волос, выбившиеся из-под рваной рысьей шапки, выпученные бесцветные глаза под рыжими бровями, длинный вздернутый нос, впалые щеки, открытый рот и редкую, словно выщипанную, бороденку.
— Сидорка! — весело окликнул Попов.
45
Паца — вперед (якут.).
46
Каюр — погонщик собачьей упряжки.
— Холмогорец! — не менее радостно отозвался Сидорка петушиным голосом. — Фомка! — закричал он, оборачиваясь назад. — Фомка! Федот Алексеич! Вот он!
Из-за лиственничной поросли на визжавших от нетерпения собаках вырвались вторые нарты. Рядом с ними бежал на лыжах коренастый старик, сивая борода которого метлой торчала в разные стороны. Глаза старика были едва видны из-под надвинутой лисьей шапки, а нос, имевший форму картофелины, поражал ярко-красным цветом.
— Федя! Неужто ты, мил-любезный человек! Вот уж нежданно-негаданно! — густым басом приветствовал старик Попова и обнял его словно родного.
Фома Семенов, по прозвищу Пермяк, и его неразлучный друг Сидор Емельянов Устюжан — известные на сибирских реках охотники. Полные имена этих скромных людей мало кто знал. Большинству промышленных и служилых людей они были известны как «Фомка с Сидоркой».
Попов впервые встретился с Фомкой и Сидоркой лет пять назад на Оленек-реке. Позже он видел их на Яне и на Индигирке.
Тем временем под крики охрипших охотников еще пять собачьих упряжек выбежали из-за кустов.
— Вперед! — закричал Попов, едва они остановились. — Зимовье близко!
Скоро все были в зимовье. Крики, приветствия, лай собак — все смешалось в нестройный веселый гомон. Прибытие двенадцати человек с Яны и Индигирки явилось большим событием.
Собак накормили и привязали. Попов пригласил Фомку с Сидоркой в свою избу и усадил их за стол. Колымчане с нетерпением ожидали, когда же гости насытятся и начнут рассказывать новости.
— Накормлены и напоены! — возвестил наконец бас Фомки.
Это сообщение оказалось несколько преждевременным в отношении Сидорки.
— Благодарствую, Федя, мил-любезный человек, — прибавил Фомка.
— А племянничка твово, Емелю Стефанова, мы видели, — сказал Сидорка Попову, ослабляя ремень на вздутом животе. — Здравствует. Красавец!
— Вот как! Где ж вы его видели?
— На Яне, милой, на Яне, — пробасил Фомка, вытирая губы.
— Написал что-нибудь?
— Чего нет, того нет… — Фомка замялся, смущенно оглядываясь на Сидорку.
— Может, сказать что велел?
— Ась? Сказать? — Фомка почесал затылок. — Не вспомнить…
— Даже и кланяться не просил? Вот свинья!
— Коль сказать правду, мил-любезный человек, свиньи-от это мы с Сидоркой.
— Вы?
— Наш грех.
— Как это ваш?
— А так, что, Федя, ушли мы с Сидоркой из Усть-Янского зимовья не прощаясь.
— А куда ушли, того не сказывали, — добавил Сидорка, снова принимаясь за изрядный кусок мяса.
— У племянничка-от твово и в уме не было, что мы дядюшку увидим.
«Становится все занятнее», — подумал Попов.
— Что ж тому за причина? — спросил он, делая вид, что не слишком удивляется.
— Тайна, — проговорил Фомка, поднимая брови. — Тебе лишь да Дежневу можно сказать.
— И при них нельзя? — Попов указал на покручеников.
Фомка с Сидоркой переглянулись.
— Нет, — ответил Фомка.
— Нельзя, — решительно подтвердил Сидорка, обсасывая мосол.
— Ну что ж… Ребята, побегайте-ка вы на лыжах, — обратился Попов к покрученикам.
— Мы в степкину избу пойдем, Федот Алексеич, — быстро ответил Дмитрий Вятчанин. — Айда, ребята!
— Сидорка, притворь дверь-от плотнее. Федя, сядь-ко, милой, поближе. А дело мы тебе все обскажем. Дежнева, слышь ты, Дежнева на реку Погычу хотят не пустить! — при этих словах Фомка резко откинулся на скамейке и значительно поднял палец.
— Как это — «не пустить»? — вспылил Попов. — Кто это хочет?
— Десятник казачий Михайла Стадухин, вот кто.
— Стадухин?
— Он. Он, Михайла, слышь-ко, сам Погычу-реку идет проведывать. Из Якутского острога идет.
— Фома, ты шутишь! У Дежнева наказная память, приказным выданная.
— Приказным? Колымским? — насмешливо переспросил Сидорка. — А у Стадухина наказная память от самого воеводы! От Пушкина. Печать привесная — во!
— Да мы уж больше года как дело задумали! Мы уж ходили искать Погычу! — горячился Попов.
— А дошли ли? — полюбопытствовал Фомка.
— Вернулись.
— Плохо. Поторопиться бы вам… Много нонче охотников Погычу-реку искать объявилось. Многие знатные землепроходцы-опытовщики домогаются. Василий Бугор сказывал, вот уж год, как Иван Родионов Ерастов воеводе Головину челобитную подал.
— Тоже на Погычу просился, — снова вмешался Сидорка. — Воевода даже ему коч и запасишки велел готовить.
— А Михайло Стадухин, мол, и раньше того то же задумал.
— Только вместо той реки попал он под замки. Воевода Головин, сказывают, посадил его в тюрьму. Соболишки от Михайлы хотел вытянуть, рыбий глаз.