На край света
Шрифт:
— Дело-то у Михайлы и сорвалось, мил-любезный человек, — неторопливо заключил Фомка.
— Отчего же Ерастов не пошел, коль воевода его отпустил? — немного успокоясь, спросил Попов.
— Да вишь ты, воевода в Якутском сменился. Новому-то — все негоже, что старый делал. Он свою лапу и наложил. А нонешним летом Василий Бугор с Иваном Редкиным, пятидесятником, просились на ту же Погычу-реку у нового воеводы Пушкина. Не пустил их воевода.
— Бугра даже выпорол, чтоб его громом разразило! — выкрикнул Сидорка.
— Бугра чтоб разразило? — улыбнулся Попов.
— Э, нет! Воеводу! Бугор — мужик добрый.
— Неужто
— Не за Погычу, вестимо, — ответил Фомка. — Казачки, сказывают, в Якутском шум подняли. Требовали от воеводы, чтоб он им жалованье выплатил. Воевода зачинщикам-то и всыпал по пятьдесят батогов. Ну, Бугор рассерчал. Взял да с товарищами, душ всего с пятьдесят, и утек. Июля в первый, кажись, день утек.
— Торгового человека Щукина знаешь? На его коче они вниз по Лене и ушли. Щукина ж в Якутском оставили волосы драть, — весело проговорил Сидорка и снова принялся за новый, еще необглоданный, мосол.
— Утекли-то казачки хорошо, а шли не дюже: противные ветры дули. Больше месяца шли. Лишь в начале августа объявились они в Устьянском зимовье. Да уж не на одном, на двух кочах пожаловали, — продолжал рассказывать Фомка. — Второй коч они в пути прихватили. Воевода-то, видно, смекнул, что Погычу-реку, того и гляди, и без его воеводского наказа проведают. Неохота ему стало в дураках оставаться. Он и послал Стадухина.
— Где же Стадухин?
— В Усть-Янском был. Нынче ж где, — не ведомо. У этого мужика шаг широкий.
— А как прибыл на Яну, тут же беглых казаков — Бугра, Редкина и прочих — к себе принял.
— Под свою, значит, руку, — пояснил Фомка. — «Всех, — говорит, — поведу на Погычу».
— Что ж он на Яне сидит? Что на Колыму не идет?
— Уж он бы пошел, коли б мог. Лед не пустил его дальше Святого Носа. Он и вернулся на Яну.
— Добро! — воскликнул Попов, вскакивая. — Зиму он просидит на Яне. От Яны до Колымы — верст с тысячу. Пока он будет идти до Колымы, а мы тем временем, может быть, и до Погычи дойдем! Не догнать ему нас, хоть у него и шаг широкий, и воеводский наказ с печатью!
— Сядь-ко, Федя, поближе да послушай, — пробасил Фомка, насупившись. — Дело-то не все еще выложено…
Фомка посопел, потрепал свою, и без того растрепанную, бороду и вдруг выпалил:
— Михайло Стадухин лихого человека Гераську Анкудинова вперед себя к вам засылает.
— Анкудинова? Не того ль, кто ограбил Дубова?
— Его самого. Только начну-ко я лучше с начала. Августа в девятнадцатый было день. Из лесу идучи, присели мы часом с Сидоркой под обрывом Яны-реки. С полверсты до зимовья не дошли. Отдыхаем. Полдничаем. Вдруг — над нами шаги. Ни мы людей не видим, ни они нас. «Здорово, Михайло! — говорит один. — Аль стара друга не признаешь?» Помолчал тот. Долго молчал, но все-таки ответил: «Здравствуй, — говорит, — Герасим. Как тебя не признать? Тебя издалека видно. Сам воевода тебя помнит». «Неужели помнит?» — спросил Герасим. «Сам запомнил да и сыну боярскому Василию Власьеву в памяти держать велел. Поймай, говорит, мне этого молодца да пришли его в железах на Лену». Герасим стал хорохориться. Где, мол, ему, Власьеву, меня взять! А Михайла-от ему и говорит: «А я мог бы тебя, Герасим, выручить и Власьеву не выдать. Могу я и в поход тебя с собой взять на нову Погычу-реку. Там, на той новой реке, немала добыча будет! Навряд
— Слушай, что ему Стадухин приказал, чтоб его громом разразило! — воскликнул Сидорка, отбрасывая обглоданную кость.
— «А коли так, — говорит Михайла, — не медля, по первому нартному пути пойдешь ты на Колыму, — продолжал рассказывать Фомка. — Там на ту же на Погычу-реку сряжается Семен Дежнев. Должон ты помешать ему выйти в море до моего прихода».
Кровь бросилась Попову в голову:
— Помешать! Как может он помешать?!
— «Как ты это сделаешь, — сказал ему Стадухин, — дело не мое, — ответил Сидорка, выуживая из котла мясо. — Одно помни: до меня Дежнев не должен выйти на Погычу».
— Того уж мы не ведаем, как он может помешать, — прибавил Фомка, оглядываясь на Сидорку. — Может статься, кочи спалит. Мало ль худого можно сделать, коль совести нет! А Гераська — он по нашим рекам известный.
— Ишь, волки! — обеспокоился Попов.
— «Если же все-таки выйдет он в море, — продолжал Фомка, — тогда, — говорит, — иди за ним следом. Задержи его хоть в походе. Подняться, мол, я тебе помогу. Порох и свинец выдам. На собак, на нарты и лыжи получишь деньги».
— Тут мы с Фомкой слышим, отходят они от обрыва! — вскричал Сидорка. — Я выглянул — они! Чтоб их громом разразило!
— Я тоже глянул. Михайлу Стадухина ни с кем не спутаешь: высок, черноволос, в плечах косая сажень. Богатырь!
— Гераська, рыбий глаз, тоже заметный, — вставил Сидорка. — Худощав. Горбонос.
— Стойте! — вдруг воскликнул Попов, пораженный догадкой. — Так вы для того с Яны сюда, на Колыму, пришли, чтоб нас известить? Другого дела у вас не было? Лишь из-за нас?
Попов вскочил и обнял Фомку, а затем Сидорку.
— Спасибо! Вот верные друзья! А я-то, чурбан! Только что догадался! Как же вы это надумали?
— Что было думать? С Дежневым мы, мил-любезный человек, не единожды встречались. Годов уже шесть тому будет, как мы с ним на Оймеконе-реке здоровущую медведицу взяли. Оттоле мы с ним по Индигирке-реке до Студеного моря спустились.
Сидорка делал отчаянные знаки рукой, желая что-то сказать, но мясо во рту мешало ему говорить.
— С Индигирки Дежнев со Стадухиным направо взяли, на реку Алазею. Мы же с Фомкой — налево. На Оленек-реку мы подались, — сказал наконец Сидорка, кое-как ухитрившись проглотить мясо.
— И везде Дежнев был нам другом. Вместе мы мерзли, вместе голодали, вместе соболей промышляли, — раздумчиво продолжил Фомка.
— Пороху он нам давал, свинцу. Душевный человек! Не Мишка Стадухин, рыбий глаз, — присоединился к мнению товарища Сидорка и решительно отбросил последнюю обглоданную кость.
— Ладно! Пусть он приходит, этот Анкудинов! — Попов ударил кулаком по столу. — Мы его в железа закуем!
— В железа? Добро, — согласился Фомка. — Только, милой, он не один у вас объявится. Прибрал он себе шайку ворья. Сам он у них в атаманах ходит. А в той шайке человек с тридцать. Оружны они. Не простое дело их взять, мил-любезный человек. Ась?