На краю государевой земли
Шрифт:
А Волынский и Благой, прихватив Неустроева, ушли с берега. Вместе с ними послушать новости ушли Пущин и поп Маркел. В воеводской все шумно расселись по-домашнему на лавках.
Волынский сразу же приступил к делу, потребовал от Неустроева:
– Давай грамотки и рассказывай.
– А что?
– Все: как дошли, как река…
Из Тобольска, как рассказал Семён, суда вышли на Егорьев день вниз по Иртышу. Они прошли Ячин яр и за ним стали у юрта Воинкова. Там суда простояли полдня и двинулись дальше. Через две недели они подошли к устью Иртыша, к Самаровскому яму, к месту, где сливались две могучие сибирские реки и образовывали бесчисленные протоки. И там они уткнулись в берег Невулевой протоки. Затем они чуть
– Хватит про это, – прервал его Волынский. – Как на Москве, что слышно?
– С Обдор-то через вас гонят на Томск! – удивленно уставился Семён на воеводу.
– То же путь дальний, – сказал Благой. – Когда еще доходят?
– Троицу освободили от осады. Только что до Тобольска дошло, – сообщил Семён.
Поп Маркел торопливо вскочил, перекрестился в передний угол, на икону:
– Слава тебе, Божья матерь! Отстояли святыню православную! Наконец-то дождались светлого дня!
– Вот-вот! – выпалил Семён. – Про это и я хотел сказать: Скопин, говорят, пойдет на Тушинский стан! Поляк и побежит от Москвы!
В съезжей сразу стало по-праздничному оживленно. Далекие события в Москве затрагивали многих из них.
– Да-а, знать, плохи его дела! – просиял лицом Волынский.
Он вспомнил родной двор: неброский, среднего достатка, в Заниглименье, и отца с матерью. Они жили там уже два года в осаде. Если Скопин освободил Троицу, то, значит, стоит рядом. На Москве, говорят, голодно, цены великие. Да отец-то, наверное, припрятал что-нибудь на черный день… Дома он не был уже три года. Васька же пятый годок сидит в Томске. С ума сойти! Эдак проведет всю жизнь в Сибири. И нравится же… «Эх! что за порода!»… Он вспомнил, что двоюродного брата отправили на воеводство в Томск еще при самозванце, при Гришке Отрепьеве, да так там и забыли дьяки Казанского приказа в суматохе смутного времени. И у него были все основания быть недовольным на брата за то, что тянет род к захудалости, так долго высиживая на воеводстве на самом краю государевой земли.
От нахлынувших воспоминаний его отвлекла громкая перепалка в съезжей: поп Маркел кричал на Благово, выколачивал у того полную ругу [38] за все прошлые годы себе и всему своему причту. Он распалился, напирал на то, что-де у церкви сегодня праздник: Троица ушла с осады, и за то-де полная руга будет по-божески…
– Вот это иное дело! – повеселел он, когда Благой уступил ему, чтобы только отвязаться от него. – Слышь, Авдюшко! – тряхнул он за плечо задремавшего дьячка. – Аксиньицу обрадуй!
38
Руга – хлебное и денежное содержание духовенства.
Авдюшко очнулся и, ничего не соображая, согласно закивал головой.
Семён поднялся с лавки, заметив, что ему здесь больше делать нечего, так как все стали бурно обсуждать новости и забыли о нем.
– Ну, я пошел, Федор Васильевич?
– Иди, иди! – сказал Волынский. – Спасибо за вести!
Глава 2. Макуйли
Прошло три года. По зимнему пути, по реке, в конце марта 1614 года в Томский городок прикатил промысловик Евсейка. Мужик был могучий, пил и работал за двоих, откуда родом – не сказывал, а вот привез он с собой холопа Изотку и здоровенного дикого кота макуйли. Где он раздобыл такого дикаря, про то помалкивал, но не скрывал, что теперь, с котом-то, все соболи будут его… Таких котов в этих краях никто не видывал: с рыжими баками, круглыми ушами и длинной шерстью, как раз по здешним морозам; а ноги толстые, короткие, совсем как у киргиза. Куда такому-то, судачили в остроге, по деревьям лазить. Вот разве что по норам – тут хорош… Евсейка был силен и дремуч, а уж Изотка с лихвой взял над ним. Да и кот был под стать им: день-деньской сидит в избе, как иная бабка-приживалка, спину выгнул горбом, глядит зло – попробуй только тронь.
На весенний промысел они опоздали, до следующего, осенью, было далеко. И они, заняв избёнку, что стояла на отшибе, зажили в ней втроем. И что там была за напасть, но Евсейка побил как-то Изотку. Раз, потом другой… И заимел Изотка на хозяина тайну: думал, думал как бы проучить его, да чтобы самому остаться в сторонке. И набрел он на задумку: стал отлавливать пташек и живых скармливать коту. А потом он посадил его в клетку и давай морить голодом. Кот аж обезумел от такой разгрузки.
Держал, держал он его в клетке, а затем ноченькой-то и выпустил…
Евсейка же свистел по ночам горлом, руладами исходился, как иная пташка… Кот и пошел на этот свист – и хватанул его, да по самой яремной… И так, что Евсейка только ножками взбрыкнул.
Изотка, обстряпав дело, стал высаживать кота из избенки. А тот, вкусив крови, завизжал, запрыгал, страх божий!.. Заметался чертом по избенке: снуют, мечутся два вражьих огонька, фыркают, как бесы, да на стенку, на потолок, да на Изотку, на Изотку-то, полосуют его когтями…
У Изотки сердечко угаром зашлось, поджилки взбрякнули.
– Брысь!.. Иуда!.. Ой! Ах!.. Черт!..
– Фыр-р!.. Мяу-мяу-у!.. Хр-рр!..
– Караул – режут! Помогите! – завопил Изотка.
А куда там – помогите, коль избенка-то – в ряду крайняя.
Кот же пометался, покуролесил в избенке и, словно домовой, сиганул в прорубленное оконце, на крышу, и был таков.
И стал он безобразить с того дня в острожке по ночам. Всех местных котов разогнал по тайге, иных же совсем загрыз. Собак запугал до смерти: на медведя ходят, а кота испугались, жмутся к людям. Не собаки стали: тьфу ты! Как с такими теперь идти в тайгу-то?
Мужики по ночам не стали спать, особливо спьяну, когда в храп тянет. Кот-то может залезть в дымоход, или еще в какую-нибудь щель, как домовой, протиснется. Измучились от недосыпа, днем шатает без бражки… Ловили его. Да умен оказался кот, не в пример мужикам. А уж хитер. Днем – ни-ни, только по ночам, да так жутко выводит, хоть на стенку лезь. И все вокруг избенки Евсейки шныряет и как будто плачет над Евсейкой, над своим хозяином… А где отсиживается днем, под каким амбаром или конюшней?.. Никто не знает…
И не выдержали в острожке. Первым из него ударился в бега Изотка: только пятки сверкнули. Знал ведь, сукин сын, какого зверя-то вызверил… По Оби побежал, за Камень, на Русь.
И стал острожек вроде бы пустеть. Иные, кого раньше по воеводской посылке, за ясаком там или еще куда-нибудь, из острожка и не выгонишь, сейчас сами навострились, согласны были идти походом хоть на киргиз, только бы подальше от кота. Извел, «Вражина», всех извел. Воевода задумал было уже и на Москву отписать: просить у государя совета… Затем одумался, отставил, смекнув, что его тут же отзовут с воеводства. А как отсюда, с прибыльного соболиного края, раньше времени-то сниматься? То же себе в убыток… А тут еще кот…