На краю Империи
Шрифт:
***
Ниночка дождалась в условленный день и в условленное время только Николая. Павел просил передать обольстительнице, что он занемог. Он и вправду занемог. Очаровательная татарочка Айнур не выходила у него из головы.
Скорее всего, коварная деловая девушка поняла, какое впечатление она произвела на заезжего блондина, но вида не подавала. Она с увлечением составляла список того, на что надо обратить внимание во время поездки, расписывала, что именно может интересовать Мустафиных. Павел не сводил глаз с пухленьких губок, изрекающих странные для девушки речи о выгоде и доходе, с темных
В условленный с Ниночкой день Николай сочувственно погладил кузена по блондинистым кудрям, изрек что-то типа «проходит все, пройдет и это», получил затрещину от брата и наставление о благоразумии от Авдеева и отбыл на свидание.
Вернулся поздно, в расхристанном виде, запыхавшийся от быстрого бега и довольный сверх меры! Встревоженного Федора он успокаивающе похлопал по плечу, а с братом закрылся в комнате, откуда вскоре послышался взрыв хохота. Есть что-то очень смешное для молодых людей в том, что нужно бежать от разъяренного мужа, не вовремя вернувшегося из деловой поездки. Только надо успеть убежать.
***
Генералу написали и отправили письма с описанием предложения купца Мустафина и засобирались в дорогу.
На Павла было жалко смотреть: не успел встретить такую удивительную девушку, и уже пора расставаться. Айнур была совсем не похожа ни на одну его знакомую. Она поражала своими взглядами на жизнь и заставляла думать о будущем. Пожалуй, только с ней он впервые понял, что когда-то надо стать настоящим мужчиной и забыть о детских проделках. Ни увещевания матери и покойного отца, ни громовые раскаты дядюшки Григория Павловича не доносили до него то, что он вдруг начал понимать, пообщавшись с девушкой.
Почему? Девушка, которой по всем законам общества полагалось думать о нарядах и прочих глупостях, так масштабно мыслит и задает вопросы, который в голову не приходят ему – не самому глупому (ну да, университет не так часто посещается, но это не в счет) представителю мужского рода. Все знают, что именно мужчины двигают прогресс, ставят цели, преобразуют мир и создают богатства. А тут совсем юная девица – и такие взгляды на жизнь.
Брат Николай ничем не мог помочь мятущейся душе. Айнур и его удивляла не в меру, но таких глобальных изменений в его сознание не внесла. Мудрый Авдеев, которого Павел тоже привлек к размышлениям, сказал:
– Павел Алексеевич, благодари Господа нашего за то, что послал тебе такую закавыку в юбке. Не батогами тебе в голову вдалбливают мудрость, не казенный дом уму-разуму учит, не собственными слезами усеян твой путь. Просто прими это как знак свыше.
Вроде не к месту мой рассказ, но вспомнилось что-то. Был у нас в деревне мужик – пьянь подзаборная. Ни в черта, ни в бога не верил, пил беспробудно, семью поколачивал чуть не каждый день. Говорили ему, чтобы остановился, а он нет – ни в какую. Самогонка ему милее матери родной была.
Через то пьянство однажды у него в доме пожар случился. Давно надо было печку переложить, а ему все некогда было, все горькую
Враз у него то пьянство прошло. Не шла в горло горькая. Он и рад бы горе залить, а организм не принимал. А на трезвую голову ой как он свою судьбинушку хорошо понял! Все у него было для хорошей, справной жизни, только счастья своего не понимал.
Упаси боже через такие испытания жизнь понять. А тебе, Павел, сейчас только остается пример хороший брать, да за ум браться. А то, что девка, – так она всю жизнь при таком батюшке живет, с младых ногтей впитывает. Иная, конечно, и не станет слушать, будет только папеньками деньгами пользоваться и по лавкам с бабьими фитюльками ходить, а эта нет. Ну, так молодец.
– Ильич, вот ты сейчас, кажется, нас имел в виду.
– Когда это?
– Когда про папенькины деньги говорил и про фитюльки.
– Не-е-е. Разве ж могу я такое говорить. Это я от одного знакомого генерала недавно слышал.
– Злой ты, Ильич!
– Разве ж я злой! Жизнь куда злее бывает! Эх, ребятки.
Глава 5. стр 27, Каторжный тракт
Взяли подорожную, оформили прогонные и отправились в путь. Порадовала Казань. Провели там весь день, гуляли по чистым улицам, любовались своеобразным соседством церквей и мечетей, слушали непривычные призывы к молитвам муэдзинов, посетили кремль, долго рассматривали товары местных мастеров. Румяным щечкам местных красавиц уделили самое пристальное внимание, даже Павел чуть утешился.
Посмотрели на Варваринскую церковь, от которой начинался великий кандальный путь в Сибирь. На следующий день отправились в путь.
Михайловский каторжный тракт оставил тягостное впечатление, тем более, что пришлось обогнать небольшой конвой. Размахивая плетями, охранники согнали несчастных каторжников с дороги, чтобы господская коляска проехала.
Наверно, каждый из колонны вполне заслужил такой участи своими жизненными прегрешениями, но не оставляло тяжкое чувство, когда проезжали мимо ссыльных, исхудавших, измученных, в рваной одежде. Парни с ужасом смотрели на тяжелые, огромные колодки на ногах, кандалы на руках и на опущенные лохматые головы. То ли от немыслимого стыда, то ли от безысходности, но каторжники шли, опустив головы. Братья заметили только одного молодого арестанта, который бросил злой взгляд на проезжавших бар и тут же опустил глаза.
– Смотрите, смотрите, господа. Это все русские люди, – добавил свою лепту Авдеев.
Он, видимо, еще в Казани побеспокоился на случай, если встретят этапников, поэтому остановил коляску и передал корзину с хлебом офицеру, сопровождавшему этап.
Вернувшись на место, объяснил своим подопечным, что подкармливать голодных арестантов не возбраняется. Во времена Пугачева арестантов вообще не кормили, они должны были иметь жалкий вид и вымаливать подаяния. Это было своеобразной острасткой для народа, который боялся такой участи и опасался идти против власти. Никому не хотелось оказаться в этой жалкой, голодной толпе.