На краю Ойкумены
Шрифт:
— Вот подарок, привезенный мне от твоего имени молодым фракийским рабом, — сказала Таис.
— Не посылал, хоть и люблю такие вещи редкого мастерства.
— И эти две дерущиеся пантеры на налобнике ничего тебе не говорят?
Птолемей, чувствуя серьезность Таис, все же хотел отшутиться.
— Наверное, одним из твоих бесчисленных обожателей?
— Возможно. Из таких, которым нужна я мертвая.
Птолемей вскочил в гневе и удивлении.
— Вели отнести это ученым врачам Мусея, чтобы они определили яд, от которого пал Боанергос
— От моего имени? — закричал Птолемей, топнув ногой. Его могучий голос разнесся по дворцу. Забегали, бряцая оружием, воины.
— Не гневайся понапрасну. Ни я, ни Эрис ни на мгновение не подумали о тебе, а поняли клеветническую ложь. Это человек из твоего окружения, не сомневайся.
— Не может быть!
— Подумай сам, посмотри на изображение пантер, мудрый мой Птолемей. И еще — ты назначил наследником сына Береники, а не своего старшего сына Птолемея — «Молнию». И не моего Леонтиска. За это благодарю тебя, мальчик не умрет от рук убийцы. Но мать «Молнии» сошла в Аид, а я еще жива и царствую…
— Береника?! — голос Птолемея оборвался, как у получившего смертельную рану.
— Нет! — возвращая ему жизнь, прозвучало уверенное слово. — Вот! — Таис подала табличку с именем. Птолемеи пожал плечами.
— Спроси Беренику. Я думаю, имя ей должно быть известно, хоть она и не причастна к мерзкому делу.
Птолемей выбежал. Вернулся он через несколько минут, таща за собой растрепанную Беренику, очевидно, одевавшуюся для пира. Ее тонкое, смертельно бледное лицо исказилось страхом, а черные глаза перебегали с Таис на мужа.
— Знаешь его? — Птолемей выхватил у Таис роковую дощечку. Береника, прочитав, упала к его ногам.
— Мой двоюродный брат с материнской стороны. Но я клянусь Стиксом и мраком Аменти…
— Не клянись, царица (Береника замерла от четко сказанного Таис титула), мы знаем невиновность твою.
Афинянка подняла Беренику, и та, хотя была выше ростом, показалась маленькой перед мемфисской царицей.
— Я прикажу тотчас схватить негодяя! — вскричал Птолемей, ударив в металлический диск.
— Напрасно. Он, конечно, скрылся, едва лишь получил весть о провале покушения. Но ты его запомни, царь! — почти с угрозой сказала Таис, отошла от Береники и повелительным жестом отослала прибежавших на зов слуг. — Я отменяю празднество! Сегодня я буду говорить с моим мужем наедине!
Птолемей не решился прекословить.
Они пробыли в уединении до рассвета, уложив Эрис в одной из комнат. Никто не узнал, о чем разговаривали царь и царица. На рассвете Таис положила перед Птолемеем священный уреос, сняла многоцветные царские бусы и египетскую одежду, надела любимую желтую эксомиду и ожерелье из когтей черного грифа.
С огромной террасы дворца открывались виды на беспредельное море, расцвеченное розовым взглядом Эос.
Птолемей сам принес пурпурного вина критских виноградников и налил две тонкие чаши,
— Гелиайне, царь! Пусть хранят тебя все боги Эллады, Египта и Азии в славных делах твоих — строителя и собирателя! — Таис подняла чашу, плеснула в направлении моря и выпила.
— Говоря так, ты отрываешь частицу моего сердца, — сказал Птолемей, — я мучительно расстаюсь с тобой.
Лукаво усмехнувшись, афинянка постучала по флакону для вина из рога индийского единорогого зверя баснословной ценности.
— Ты пьешь из него только, опасаясь отравления?
Птолемей слегка покраснел и ничего не ответил.
— Ты пришел в возраст. Пора выбрать только одну царицу. И ты ее выбрал! О чем горевать?
— Незабвенно великое прошлое, когда я сопутствовал Александру и ты была с нами в Месопотамии.
— Незабвенно, но жить им нельзя. Когда будет готов корабль?
— Я дам приказ немедленно круглому судну, с крепкой охраной. Через два-три дня ты сможешь отплыть, только скажи, куда направить кормчего.
— На Кипр, к Патосу.
— Я думал, ты вернешься в Афины?
— Побежденные покойным Антипатром, с Мунихией, запертой македонцами, со свежей могилой отравившегося Демосфена? Нет, пока вы вместе с Кассандром, Селевком и Лисимахом не кончите войны против Антигона. Ты, разумеется, знаешь, что военачальник Кассандра в Аргосе сжег живьем пятьсот человек, а в ответ стратег Антигона полностью разорил и опустошил священный Коринф?
— Что же, это война!
— Война дикарей. Одичали и воины и их начальники, если могут позволить себе на земле Эллады такое, чего не смогли и чужеземцы. Если война проходит на столь низком уровне, то я не жду хорошего для Эллады!
Птолемей смотрел на Таис, внимательно ее слушая.
— Ты говоришь то же, что новые философы, недавно появившиеся в Мусее. Они называют себя стоиками.
— Знаю о них. Они пытаются найти новую нравственность, исходящую из равенства людей. Счастья им!
— Счастья не будет! На западе крепнет Римское государство, готовое весь мир низвести до рабского состояния. Почему-то особенно ненавидят они евреев. Римляне подражают эллинам в искусствах, но в своем существе они злобные, надеются лишь на военную силу и очень жестоки к детям, женщинам и животным. Вместо театров у них громадные цирки, где убивают животных и друг друга на потеху ревущей толпе.
— Они мастера приносить кровавые жертвы? — спросила Таис.
— Да. Откуда ты знаешь?
— Я знаю пророчество. Страны, где люди приносят кровавые жертвы, уподобляя своих богов хищным зверям — Эллада, Рим, Карфаген — ждет скорая гибель, разрушение всего созданного и полное исчезновение этих народов.
— Надо рассказать об этом моим философам. Хочешь, поговори с ними в Мусее?
— Нет. У меня мало времени. Я хочу свидеться с Леонтиском.
— Он в плавании у берегов Ливии, но еще вчера, угадав твое желание, я послал быстроходный корабль.