На краю света
Шрифт:
Последней жертвой Костя выбирает магнитолога [10] Стучинского. В руках у него фетровая шляпа, он как-то особенно аккуратно одет, гладко причесан.
Отобрав шесть человек, Костя отправляет остальных зимовщиков в склад, а нас ведет на баржу.
Вся палуба баржи завалена ящиками. Костя проворно бегает по узким коридорчикам между высокими штабелями ящиков и откуда-то, из каких-то закоулочков выталкивает, выпихивает, выгоняет ленивых толстомордых баржевых. Им на барже житье. Все лето отсюда, из Архангельска, уходят на север зимовки и экспедиции. Баржевые кормятся
10
Магнитолог – специалист в области магнитологии, науки, изучающей магнитные явления (в частности, магнитное поле Земли).
– Пошевеливайся! Потом выспитесь! – покрикивает на них Костя.
Из дощатой будки, похожей на большую собачью конуру, появляется, гремя ключами и шаркая бахилами, старший баржевой Макуха. Лицо у него белое, опухшее, точно из жеваной резинки.
– С чего начинать-то? – недовольно спрашивает он и зевает, подскуливая, как собака.
– Муку, муку. Вот накладная. Шесть с половиной тысяч кило ржаной. Потом белую.
– Шесть с половиной? – задумчиво переспрашивает Макуха. – Скажи пожалуйста!
Он осматривает нас и кричит куда-то в сторону:
– Мироныч! Мироныч, чертова кукла!
И сейчас же из-за ящиков мелкой, торопливой рысцой выбегает «чертова кукла» – сухонький старичок в полосатых портках.
– Чего извольте-с?
– Открывай середний трюм. Муку брать будут.
– Мучицу? Сей секунд. Мучицу, значит. Пожалте, граждане, сюда.
Мы все, шесть человек, спускаемся в трюм.
В трюме темно, пахнет крысами и мукой, тихо, плещется за стенкой Двина.
Старик высоко поднимает над головой фонарь и говорит шепотом:
– Вот эту берите. Отседа. Добрая мучица, сухая. Я плохой не дам. Ведь куды едете-то, господи, твоя воля.
– А как же ее таскать? На спине? – испуганно спрашивает Стучинский.
– А как же? Известно, на спине. На спине, милые, на спине. Вот они вчера таскали, – говорит старик, мотнув головой на Каплина, – и ничего, живы остались, не померли.
– Да, не померли, – ворчит Каплин, – до сих пор поясник не разогнуть. Надорвался, как собака.
– Мы ведь, папаша, геофизики, – вежливо говорит старику Стучинский. – Научные сотрудники.
– Научные? – удивляется старик. – Научным-то, конешно, не сподручно. Научные, значит. Ай-ай-ай! – Он качает головой, фонарь ходит в его руке, и мечутся по стенам трюма наши черные огромные тени.
Мы стоим около мешков, переминаясь и покрякивая. Перетаскать на спине шесть тонн муки! Грузчики мы плохие.
Стучинский задумчиво чистит рукавом свою фетровую шляпу. Гуткин пинает ногой мешок и говорит со злостью:
– Здоровые, черти. Пуда [11] по четыре.
11
Пуд – 16,3 кг.
– Что ты, Вася, по четыре?! Пятерики, – чуть не плача, говорит Каплин. – Ноги со вчерашнего дня трясутся как овечий хвост. – И он садится на ящик с консервами и грустно шмыгает носом.
Только один Гриша Быстров – маленький, худенький, вертлявый – не унывает. Он проворно осматривает мешки и подмигивает старику.
– На спине, говоришь? Ну, это дудки. Дудочки. Сейчас что-нибудь сообразим, чего-нибудь придумаем.
Он озирается по сторонам, исчезает во тьме трюма и возвращается очень взволнованный и радостный.
– Товарищи! – звонко кричит он, размахивая руками. – Все очень просто. Зачем таскать на спине? Пусть дураки таскают. Берем мешок, подносим к лазу. Сверху по гладкой доске спускаем веревку с петлей. Петлю – на мешок, и пошел наверх. Красота, а? По доске! Никакого трения. Блестяще! А? – Он суетится, захлебывается. – Можно блок поставить, тогда будет разложение сил, еще легче. Папаша, блока у вас нет?
– Блока нет. Чего нет, того нет. Да зачем же блок? На спине легчей.
– Рассказывай! – кричит Гриша. – Нас, папаша, не проведешь. Механика! Товарищи, нет, верно? А? На веревке? Попробуйте только. В сто раз легче. А?
Гриша сыплет слова, как горох из мешка. Мы уже знаем, что переспорить Гришу нельзя – заговорит.
– Что ж, – спокойно соглашается Лызлов. – Можно, пожалуй, попробовать. – Он пристально осматривает нас сквозь маленькие стеклышки очков в жестяной оправе. – Попробуем?
– Попробуем, попробуем, – суетится Гриша. – Мы внизу, вы наверху. Потом можно поменяться. Отец, давай веревку! Все дело в том, чтобы правильно накинуть на мешок петлю и равномерно тянуть вверх.
– Чудеса, – сокрушенно говорит старик. – Сроду муку так не грузили. Интересно… – Он вешает фонарь на гвоздь, хочет идти за веревкой, но останавливается и хитро говорит: – Ну, ладно, подняли. А потом-то, до места, где на палубе бунт [12] класть будете, все едино на спине мешки таскать? Как же так?
12
Бунт – здесь: сложенные в штабели рядами мешки.
Гриша подбегает к старику.
– А тачка? – кричит он. – Тачка! Я видал – тачка у вас стоит. Шесть мешков тут же, у лаза, на тачку – и пошел! Без спины, папаша, без спины. Техника!
Старик дергает головой, перхает, смеется:
– Научные-то что значит. Придумали. Чудеса…
Пока старик ходит за веревкой, мы делимся на две партии.
– Сговариваться! Сговариваться! – кричит Гриша Быстров. – Чтобы равные силы были.
Гуткина и Лызлова мы выбираем матками [13] . Оба они кряжистые, коротконогие, широкоплечие.
13
Здесь используется образ пчелиной матки, вокруг которой «крутятся» трутни и такелажники. То есть Гуткин и Лызлов становятся центрами, вокруг которых формируются команды по процессу разгрузки.
Щуплый, маленький Гриша Быстров сговаривается со Стучинским. Я – с Каплиным.
– Кого выбираешь, – кричит Гриша Быстров, хватая Гуткина за рукав, – поэзию или прозу?
– Возьму, пожалуй, поэзию, – нерешительно говорит Гуткин. Поэзией оказывается Стучинский.
Подходим мы с Каплиным.
– Нансен иль Громовой? – спрашиваю я.
– Громовой, – не задумываясь говорит Гуткин.
Громовой – это Каплин.
Стучинский, Гуткин и Каплин вылезают на палубу, а Быстров, Лызлов и я остаемся в трюме.