На кресах всходних
Шрифт:
— Где хлопцы? — спросил Ромуальд Северинович у все еще скомканного в углу хозяина флигеля.
Тот не успел ответить: в окно прилетела керосиновая лампа, шлепнула с треском об стену, и в комнате сделался сразу целый пожар. Сивенков заныл и ползком кинулся под кровать — оттуда к нему тянулись маленькие ручонки. Ромуальд Северинович сорвал с кровати покрывало и кинулся с ним на объятую огнем стену.
Почти тут же спину и руку ему окатило — баба Сивенкова вывернулась от нападавшей твари и теперь была ярая пожарница с тазом. Сивенков прижимал к
С улицы донесся выстрел. Потом сразу еще два. И стало понятно: Витольдов наган заело.
— Бери хлопцев и лезь обратно под кровать, — сказал в горелой темноте пан Порхневич бабе Сивенкова. — А ты... Есть топор? Бери топор и за мной.
Когда они выскочили из флигеля, из-за купола оранжереи рывками показывалось пламя, прямо как кошмарный кокошник. Разнообразно орали, как будто участвовали не в одном погроме, а в разных. Мелькало что-то внутри здания, хлопали двери.
Витольд Ромуальдович, взяв незаряженное ружье наперевес, кинулся туда. Сивенков семенил следом, стараясь поотстать.
Глава девятая
Под утро пошел дождь. Ромуальд Северинович, проследив, чтобы останки убитых были собраны в одну телегу и накрыты рогожей, поехал в Порхневичи: надо было узнать, как прошла ночь в родовом гнезде. Сивенкову, все еще дрожавшему от страха, велено было навести порядок. Легко сказать!
— Не трясись, они сами теперь трясутся. На тебе наган. Патронов там нет, держи за поясом, чтоб было видно. Ни с кем сам не заговаривай. Только командуй. Гляди мрачно.
Управляющий кивал, но внутри у него уже абсолютной веры в хозяина не было. Вон оно как обернулось с игрушечным бунтом, не все на свете знает волчара.
Дома у себя на дворе Ромуальд Северинович встретил целое войско. Тарас и двоюродные братья, тревожные, с уже переделанными в копья косами. Хозяин спросил, не появлялись ли чужие.
Не было, всю ночь простояли у колодца, никто не мелькнул.
— Где Сашка?
Тот явился понурый, без всякого гонора в фигуре. В синяках. Спорить было трудно — запорол дело. С ним Коник, Гордиевский, Жабковских двое.
— Ну, что? — допрос Ромуальд Северинович вел, не слезая с коляски. Дождь сеялся на него, не причиняя вреда, а Сашку и прочих как-то сразу промочил, они дрожали.
— Это Дубовик и Целогуз все перебаламутили, — сразу повел версию дядька Сашка.
— Пили?
Сашка замялся. Если по правде — пили повсюду: и на Тройном, и в Гуриновичах, наверняка и те новосадовские, кого уж совсем никто не ждал, тоже пили. Как только скользнул в народную толщу слух про бунт, стали готовиться. Все бегали к Волчуновичу. Сахонь лично разъезжал накануне с большим бутылем, наливал легко, где только коня взял.
— Не понимает народ такого — бунт на шутку! — шмыгнул носом Сашка.
Спутники его закивали, подтверждая, что не может народ понять такого.
Очевидно, в самом мирном крестьянине тлеет пламя, готовое запалить факел погрома, только намекни.
— Порешили хороших людей. Лучших господ ведь не было в округе. Так ведь дело не сойдет. Следствие приедет.
Мужики стояли смирно-смирно. Они все понимали и даже жалели, что так вышло. Но вот видишь, вышло же. Им было страшно. Слово «следствие» так просто скрутило внутренности.
Сашка порывисто вздохнул, он чувствовал себя виноватее других: все же ему было поручено не допустить того, что произошло, — но вместе с тем он ведь был и потерпевший. Как его стегал Целогуз и как попал по нему цепом Дубовик! Да, он стоял на защите, но что он может один! Сам-то Ромуальд спасал Сивенкова, в то время как толпа с дрючками и каменьями да с огнем кинулась на большой дом и порешила и бар, и деток ихних.
Ромуальд Северинович мог объяснить, почему вел себя именно так: в голову не могло прийти, что мужики из Гуриновичей и Тройного хутора могут быть по-настоящему опасны. Про новосадовских и более дальних даже не думал. Опасными считал только дезертиров: чужие, лихие, пьяные люди; если от них отбиться, то и все в порядке.
— Дезертиры, — тихо, как бы пробуя ситуацию, сказал дядька Сашка.
— Чего «дезертиры»? — недовольно глянул на него пан Порхневич. И тут до него дошло: — Да, дезертиры. — Он длинно, можно сказать, сладострастно чихнул. — Запомните все и всем передайте, чтоб каждый знал, как Отче наш: всю бучу навели дезертиры. Подожгли, людей побили и по реке сбёгли.
Дядька Сашка внутренне сразу ожил — кажись, рисовалась возможность выскользнуть из страшноватой истории. И уже думал дальше:
— А кто их привел? Кивляк?
Ромуальд Северинович еще раз чихнул. Вообще-то было бы неплохо подсунуть будущему следствию этих жестоковыйных мельников: какой они кусок печени у него отгрызли своими капризами. Но нельзя.
— Про Кивляков забыть всем, и не видел их никто. А теперь идите грейтесь.
Днем прибежали сказать — прикатило следствие. Скоро. Пришлось ехать обратно. Издалека заметил — по дымящейся еще кое-где, несмотря на дождь, оранжерее ходят две худые черные фигуры в сопровождении Сивенкова с зонтом. Один черный — отец Иона, только его не хватало! Другой — на вид просто одетый в узкую шинель мальчишка в фуражке с лаковым, мокрым от дождя козырьком.
— Бурышкин, дознаватель.
Ромуальд Северинович отметил: только дознаватель. По размеру дела полагался целый судебный следователь. Черкая в осторожно раскрытой тетради, молодой человек объяснил: поджогов на неделе уже три в округе, правда, там, ближе к Кореличам и за Кореличами, да к тому же некомплект во всех службах.
Это было давно известно пану Порхневичу. Тут и не сразу сообразишь, хорошо это или все же нехорошо. Серьезного формального разбирательства бояться, скорее всего, не стоит, нету в уезде людей. Но, с другой стороны, какой силой обладает бумага, запечатанная печатью такой власти? Насколько вчера взятый торфяник — его торфяник?