На крыльях муссонов

Лиелайс Артур

Знакомые созвездия склонялись к северной границе неба и моря, а то и исчезали вовсе. Тропическими ночами на небесах вспыхивали бесчисленные чужие звезды, которые здесь сверкали не так, как на родине: они ярко сияли и переливались всеми цветами радуги.

Как-то вечером корабельщики заметили на концах рей странные сгустки белесого пламени. Огненный шар чуть покрупнее мерцал на конце бугшприта. Огни легонько раскачивались под ветром, источая тусклый свет, но не обжигали дерево. Моряки решили, что это дурная примета, предвещающая беду. Итальянцы называли холодное пламя, появляющееся на концах мачт, огнями святого Эльма.

Хорошая, свежая погода нередко сменялась суровыми штормами, которые бушевали целыми днями. Валы безжалостно раскачивали и швыряли корабли, далеко относили их друг от друга, перекатывались через палубу, поднимая тучи брызг до самых высоких рей. Особенно большая опасность грозила эскадре в штормовые ночи, когда свирепствовали грозы.

Во мраке время от времени прорезались только огни смотровых корзин на мачтах, когда волны высоко подбрасывали корабль. Эти слабые, мерцающие огоньки показывали людям с других судов, что они не одни в бушующем море, что остальные корабли плывут здесь же неподалеку и не унесены штормом в бескрайние водные просторы.

Ветер так свистел и выл в голых мачтах, реях и вантах, что мореходам казалось – там неистовствуют дьяволы, охотящиеся за их душами. Черное небо рассекали ослепительные молнии, на миг освещая всю эскадру, гремел гром, дождь лил как из ведра. В наводящей ужас черной бездне ревело, свистело, выло. Окрики офицеров и топот матросских ног сливались с бряцанием пеней, скрипом мачт, хрустом ломающихся рей и грохотом океанских валов.

После пережитых ночных страхов командир по утрам, к своей радости, обнаруживал в океане всю эскадру. Ни один корабль не отбился, не потонул, хотя на некоторых были потрепаны снасти, во время бури пострадали матросы и даже сам Васко да Гама сильно ударился о мачту.

Порой эскадра попадала в полосы безветрия. Тогда паруса бессильно обмякали на мачтах и корабли лениво покачивались на спокойных водах. Знойное солнце высоко стояло на ясном синем небе, источая жар. Матросы обжигали босые ноги на раскаленных палубах.

Мореходы мечтали о свежем пассате, который унес бы их из этой мертвой, недвижной водной пустыни, где им грозили еще большие опасности, чем штормы и смерчи; здесь быстро таяли припасы и питьевая вода, здесь их подстерегали голод и болезни.

Иногда после долгого затишья вдруг налетал тропический шквал – бейя. Тогда приходилось быстро срывать паруса, чтобы встретить бейю с голыми мачтами. О ее приближении извещали удушливая неподвижность воздуха и маленькая серая точечка, которая появлялась на горизонте и стремительно увеличивалась, разбухая в огромную тучу, затягивающую все небо. В надвинувшемся сумраке страшные порывы ветра швыряли корабли на борт, и они неслись в непроглядном сером тумане. На палубу обрушивались потоки дождя, вымачивая моряков до костей, трещала обшивка судов. Но немного погодя бейя выдыхалась и, пролив свои запасы дождя, мчалась дальше.

В другой раз из низких темных туч к морю начал потихоньку опускаться сгусток тумана. Навстречу этой протянутой из тучи руке из моря восстал диковинный, свивающийся жгутом водяной столб. Он тянулся все выше и выше, пока не достиг образовавшейся из тумана воронки. Столб закручивался все быстрее, захватывая все больше воды, и с шипением и ревом начал приближаться к одному из судов эскадры. Корабельщики поспешно зарядили пушку и выстрелили, чтобы сотрясением воздуха разрушить опасный водяной смерч. В тот же миг столб рухнул, и из моря в том месте взметнулись кверху брызги, поднялись крутые волны.

Но и в спокойную погоду, когда свежий ветер нес корабли на всех парусах, моряки не знали отдыха. Труд их был суров: огромными тяжёлыми парусами тогда управляли только вручную.

В те времена на кораблях царила строгая дисциплина,, обязательная как для матросов, так и для командиров. Если матрос в тихую погоду задремлет на вахте, его сажали на хлеб и воду. Если такой проступок он совершал во время шторма, матроса раздевали догола, подвергали нещадной порке и трижды окунали в море. За этот проступок наказывался и офицер: его обливали с головы до ног водой и сажали на хлеб и воду. Матросам приходилось сносить ругань и побои. Но если командир бросался на матроса с каким-либо оружием, которым можно лишить человека жизни, матрос по древнему обычаю мог убежать на нос корабля и стать у якорной цепи. Если взбешенный командир продолжал его преследовать, грозя убить, тот перешагивал через якорную цепь и становился неприкосновенным. Командир не имел права преследовать беглеца за цепью, в противном случае матрос мог позвать свидетелей и защищаться любыми средствами. Следует прибавить, что допускалось умеренное проявление недовольства офицерами.

Никто не заботился о том, чтобы у матросов на корабле были какие-либо удобства, хотя бы самые элементарные. А ведь они проводили в плавании целые месяцы, спали где попало – на бочках, ящиках, досках в трюмах или на полупалубе, подстелив под себя собственную одежду, нередко совершенно мокрую после долгой вахты. Кровати на корабле были привилегией офицеров и богачей. Гамаки, которые европейцы переняли у американских индейцев, появились на флоте много позже.

В трюмы постоянно просачивалась вода, но это никого не беспокоило. Лишнюю воду откачивали деревянными насосами, порой трудясь день и ночь, но все равно в трюмах оставались вонючие лужи. К тому же матросы кидали туда всевозможные отбросы, так что трюмы превращались в настоящие помойные ямы. Повсюду шныряли крысы, пожиравшие и портившие продукты. Для борьбы с нахальными грызунами командирам предписывалось брать с собой на суда кошек – доставать их любым способом, за деньги или выпрашивать в подарок.

Мореходам досаждали блохи и вши, тараканы и другие насекомые, так как они не особенно заботились о чистоте и обычно спали не раздеваясь. Существовало также правило, запрещавшее раздеваться на корабле, кроме тех случаев, когда корабль, прервав плавание, зимовал в каком-либо порту.

Жизнь на судах была однообразна. Столь же однообразна была и пища – большей частью сухари, солонина и рыба, портившиеся во время долгих скитаний по тропическим морям.

Дневной рацион, по свидетельству хронистов, составляли: полтора фунта сухарей, фунт говядины или полфунта свинины, одна пинта (0,95 литра) воды, три четверти пинты вина, немного растительного масла и уксуса. Мясо подавалось по воскресеньям, вторникам и четвергам, а в другие, постные, дни давали рисовую или овсяную кашу, рыбу или сыр. Если кончалось вино, повседневный привычный напиток португальцев, его заменяли изюмом или черносливом. На ужин к хлебу прилагались лук, чеснок, сыр или сардины. По праздникам моряки получали двойную норму.

Долгое плавание по безбрежным водным просторам, где не видно было ни кромки земли, ни островка, ни какой-либо жизни, наводило уныние на людей Васко да Гамы. Они тосковали по суше, которая не ускользает из-под ног, как палуба корабля, мечтали об отдыхе на берегу в тени деревьев.

Мысленно они уже видели чужестранные берега с хохлатыми пальмами, невиданные деревья в цветочном уборе, густые леса, где в ветвях кричат пестрые попугаи и носятся стаи обезьян, где на зеленых холмах под солнцем нежатся львы, а на берегах величавых рек пасутся фантастические звери с длинными хоботами и огромными клыками – слоны, о которых они слышали так много удивительного.