На крыльях победы
Шрифт:
— Видно, эта панночка надкусила твое сердце, как яблочко.
— Иди ты! — сбросил Бродинский с плеча мою руку. — Ты хорошо разглядел эту... мимозу? Ее война не тронула. Ее немцы оберегали. Ишь, в каком платьице! А на руках маникюр. Наверное, фашистские офицеры целовали с почтением эту ручку, — у Бродинского перехватило дыхание. — А как фрицы поступали с нашими, советскими девушками? А как живут наши девчата все годы войны, во что одеты?
Вернувшись в полк, я доложил Армашову о нашей прогулке. Он пожурил нас за визит к графам, а по полку отдал приказ не трогать в саду фруктов — все имение будет теперь
Так и не состоялось наше знакомство с представителями «великосветского общества». Узнали мы только, что молодой граф служил в эсесовских войсках и все имение во время войны находилось под покровительством гитлеровских наместников. Позднее в этом имении создали дом отдыха для трудящихся...
Через несколько дней я был направлен за получением новых самолетов в город Н. Там на аэродроме кто-то вдруг крепко обхватил меня сзади и так сжал, что я завопил:
— Какой это медведь кости мне ломает?
— Узнаешь? — Меня отпустили, я обернулся и увидел Пронина. Того самого Петра Пронина, который еще в Хабаровске на осоавиахимовском аэродроме поразил наше юношеское воображение своим «летным» видом, а потом порекомендовал нам вступить в аэроклуб. Как это давно было!
— Выздоровел? — Я был искренне рад возвращению Пронина в строй, — он же, так сказать, мой крестный отец в авиации.
— Здоров, как дуб! — Пронин развернул плечи. — Скорей бы за штурвал, скорей бы в бой. Ведь летают еще мои фрицы, ждут меня.
— Ждут, — кивнул я. — Твоих мы не трогали.
— Понимаешь, — понизил голос Петр, — очень хочется в свой полк. Пока лежал в госпитале, все время о вас, чертях, мечтал, как будем вместе бить немцев над их территорией.
— Так в чем дело?
— А как к вам добраться? Меня могут в другой полк послать.
Затруднение быстро было разрешено. Я посадил или, вернее, засунул Пронина в фюзеляж истребителя и с «пассажиром» поднялся в воздух.
Я — член великой партии
Назад я возвращался в приподнятом настроении: я вел хорошее пополнение родной части — новые самолеты более совершенной конструкции и новый летный состав. Конечно, с новичками предстояло порядочно поработать. Мне не терпелось увидеться с боевыми товарищами, рассказать о том, что я видел и слышал в тылу, а главное — узнать новости полка.
Первая новость, которую я услышал, была печальной. Наш Лобастов выбросился на парашюте близ Варшавы. Он приземлился, не преследуемый врагом. Все были уверены, что Лобастов вернется, но проходили дни за днями, а о нем так ничего и не слышали. Лобастов исчез.
Наша эскадрилья осталась без командира. Летчики загрустили. Ведь мы по-настоящему любили его, любили так, как могут любить люди, встречающиеся со смертью по нескольку раз в день. Это была для нас одна из самых тяжелых утрат. Что произошло с самолетом Лобастова, мы тоже не выяснили.
Боевые дела заглушили боль потери. На земле нашей эскадрильей стал командовать адъютант эскадрильи, а в воздухе — я. На мои плечи легли ответственные командирские обязанности. Было трудно, но в то же время новое положение дисциплинировало и как бы давало свежие силы для борьбы с врагом. Своими товарищами я был вполне доволен, только вот Вано Исмахамбетов доставлял мне массу тревог, а себе — неприятностей из-за своего горячего характера. Ненависть к фашистам заставляла его забывать об опасности, и он сразу ввязывался в бой, не считаясь ни с количеством вражеских машин, ни с обстановкой, ни со многими другими обстоятельствами. Правда, он прекрасно стрелял в воздухе, и это несколько смягчало наказания, которые он нес за свое поведение в бою.
Помню, однажды нам пришлось сопровождать самолеты «Ил-2». Шли они на очень ответственную операцию, и мы не смели ни при каких обстоятельствах даже отходить от них. Как назло, во время полета на параллельных курсах показались немецкие «лапотники». Мы видели друг друга. Немцы не проявили никакого желания ввязываться в бой, что было нам на руку. Но тут Вано снова «проявил» себя. Он все же отвернул свою машину в сторону фрицев и дал на довольно большом расстоянии длинную очередь. Один немецкий самолет сразу задымил и пошел к земле. Вано дал вторую очередь — и второй гитлеровский ворон последовал за первым. Исмахамбетов вернулся на свое место в строю, а остальные вражеские самолеты исчезли так стремительно, точно испарились. Внизу, на земле, ярко вспыхнули два огонька. Это догорали трофеи Вано.
Как я должен был поступить в таком случае? Принял «соломоново» решение: за меткую стрельбу и находчивость объявил Вано благодарность, а за нарушение строя по охране «илов» — выговор. Вано стоял передо мной по стойке смирно, но я видел, как от обиды у него потемнели глаза, губы сжались, дрогнули тонкие крылья носа. С этого дня в наших отношениях появилась некоторая холодность. Мне было жаль терять дружбу Вано, но служба и долг перед Родиной — превыше всего.
Не раз я задавал себе вопрос, правильно ли поступаю в том или ином случае, так ли должен поступать командир. Что-то тревожило меня, не давало покоя. Правильность моего поведения как командира подтвердил неожиданный разговор в политотделе дивизии, куда я был вызван в те дни.
Здесь мне вручили партбилет! Я держал в руках алую книжечку — самый дорогой для советского человека документ, свидетельство его принадлежности к великой партии Ленина.
Начальник политотдела беседовал со мной, интересовался, как я осваиваюсь со своей командирской должностью, и неожиданно сказал:
— Я знаю, что вам тяжело наказывать своих товарищей. Но помните: вы — командир, вы — коммунист, и дисциплина прежде всего. Не принимайте близко к сердцу обиду Исмахамбетова...
— Да я... — начал было я что-то объяснять, но начальник политотдела остановил меня:
— Я все знаю и понимаю вас. Вы поступили правильно, а вашему другу Вано надо подумать о своем поведении в воздухе...
Бывают дни, богатые радостными событиями. Таким был и этот день. Не успел я вернуться в эскадрилью, как пришла весть, что нашей дивизии присвоено звание Ковельской и она награждена орденом Красного Знамени. Как ликовали все мы! Значит, наши боевые дела замечены и очень высоко оценены. Ну как же не радоваться этому, не чувствовать прилива новых сил!
И третье событие в этот же день: мне вручили второй орден Красного Знамени. Вместе со мной получают ордена Бродинский, Хохряков, Исмахамбетов, Чистов. И только один орден остался лежать в коробке — орден Лобастова. Позднее его переслали родным погибшего...