На крыльях победы
Шрифт:
Слава патриоту, слава герою!..
Последние схватки
— Петров вернулся. Петров жив! — послышались громкие взволнованные голоса у нашей землянки.
Петров? Петров... Да это же наш летчик! Он был сбит под Запорожьем. Я выбегаю на улицу и вижу у крыльца толпу товарищей. Они окружили радостно улыбающегося Петрова, жали ему руки, что-то говорили, перебивая друг друга. Я сразу узнал его, хотя он очень изменился. В лице появились жесткие и, я бы сказал, гневные черточки. Глаза смотрели строго и как-то задумчиво, как это бывает у много переживших людей.
Мы засыпали его вопросами, а сами
Его сбили вблизи немецкого аэродрома. Все же ему удалось сесть. Опасаясь, что и самолет и документы могут быть захвачены гитлеровцами, Петров сжег их, а сам направился на восток, но набрел на немецкий патруль. Это произошло так неожиданно, что он не смог произвести ни одного выстрела из своего пистолета.
Связанного летчика привели на фашистский аэродром. Здесь четыре дня гитлеровцы уговаривали Петрова перейти на их сторону, помогать им в обучении молодых летчиков. Он отказался. Убедившись, что советский авиатор не станет предателем, его решили передать в руки гестапо. По дороге с аэродрома Петрову удалось бежать. Вслед ему немцы открыли автоматный огонь, пули срезали ветки вокруг, но он остался невредимым, лес скрыл его. Теперь дорога летчика шла к линии фронта. Он стал более осторожным — днем отсиживался в лесу, в глухих уголках, а ночью продолжал свой путь. Но как тяжело было ему, советскому человеку, прятаться на своей земле! Горело сердце ненавистью к врагу, когда проходил мимо разрушенных сел, мимо виселиц, где покачивались трупы русских патриотов.
«Скорее к своим, скорее в родную летную часть, чтобы мстить оккупантам», — это было единственной мыслью Петрова. Но у одной деревушки вблизи фронта он вновь был схвачен и несколько дней просидел в яме. Затем его погнали в тыл вместе с другими задержанными. Гнали голодных, оборванных, били прикладами, и если кто-нибудь падал, его сразу же пристреливали. Так погибло на глазах Петрова несколько стариков, женщин, раненых советских военнослужащих.
Группа пленных была в девяносто человек. За шесть дней, что шел с ними Петров, на дорогах и в кюветах осталось сорок трупов. На седьмой день Петров вновь бежал и пошел назад, к фронту. В течение месяца он прятался по лесам, в подвалах, где его укрывали честные советские люди. Эти люди переодели летчика в крестьянское платье, достали документы на имя шофера Иванова, который якобы направлен за получением запчастей для ремонта сельхозмашин.
Шаг за шагом лейтенант упорно приближался к фронту. И когда до своих было уже близко, советского летчика выдал предатель. На дороге возле одного села Петрова нагнала подвода, возница предложил подвезти его. У въезда в деревню им встретился немецкий патруль, и возчик, подозвав офицера, что-то сказал ему. Петрова арестовали, а возчик получил за свое предательство куль соли, которую в виде премии выдавали немцы тем, кто помогал им ловить бежавших пленных.
Над лейтенантом нависла страшная опасность: через несколько дней после его ареста под натиском советских войск фашисты были вынуждены начать отступление, и, чтобы им было легче «драпать», они получили приказ расстрелять большинство пленных. Утром Петрова и его товарищей по несчастью вывели из села, в котором они ночевали, и у какого-то рва приказали раздеться донага. Даже при отступлении фашисты оставались верными себе — обогащались за счет одежды расстрелянных.
Падали на землю рубашки, пиджаки, белье. В общую кучу швырнул и Петров свою нательную рубаху. Грязное, заношенное тряпье ворошил тростью офицер, отбирал для себя что получше, покрепче. На глаза ему попала нижняя рубашка летчика с клеймом «БАО». Офицер издал какое-то восклицание, и Петров получил приказ одеться. Его тут же посадили в автомашину и повезли прочь от места расстрела, где уже раздавались автоматные очереди и крики погибающих. Летчик хотел выпрыгнуть из машины, но его сбили с ног, прижали к днищу кузова. Почти потерявший сознание, он был доставлен в село, в разведку. Там его долго допрашивали, затем сфотографировали.
— Я все время настаивал на том, что я шофер Иванов, что шел за запчастями, — рассказывал Петров. — Неожиданно меня сильно избили и бросили в подвал. Через три дня вызвали на допрос. Я стоял на своем. Тогда офицер замахнулся на меня, но не ударил, а стал листать какой-то журнал. Из него он вынул фотографию и показал мне: «Вы?» Я увидел себя в летной форме. Отпираться было бесполезно, но я все-таки сказал:
— Это я сфотографировался ради шутки. Хотелось похвастаться перед девчатами, что, мол, я военный летчик. Они же любят военную форму.
— А эти тоже ради шутки сфотографировались? — и офицер стал показывать мне фотографии многих летчиков нашего полка. Я вначале растерялся, а потом меня охватило бешенство. Какая-то сволочь шпионит в нашем полку! Я не заметил, как выкрикнул эти слова, и выдал себя. Офицер был доволен и стал продолжать допрос, но я уже взял себя в руки и перестал отвечать даже на пустяковые вопросы, заявив, что в полк прибыл недавно и ничего и никого не знаю...
Петрова били, били нещадно, допытывались важных сведений. Истерзанного, но не сломленного летчика отвели в отдельную комнату гестапо. В коридоре, который выходил во двор, всегда находился часовой. Через несколько часов, под вечер, в комнату летчика вошла женщина с ведром воды и тряпкой и стала мыть пол. Часовой наблюдал за ней. Наконец это ему надоело, и он отошел. Тогда женщина шепнула Петрову:
— Когда услышите мой смех, бегите. Я задержу немца.
Женщина ушла. Что это — новая провокация? Но Петрову нечего было терять, и он решил поступить так, как ему советовали. Женщина, выходя, не закрыла дверь на ключ. Через несколько минут донесся женский смех, он становился все громче. Петров выглянул из своей камеры. Часового не было, а из соседней комнаты слышались возня и смех женщины. Летчик на цыпочках пробежал коридор, выскочил во двор, уже погруженный во мрак. Начинал накрапывать дождь. Не веря в свое освобождение, Петров перемахнул через забор, миновал какую-то улицу, оказался за селом и направился к линии фронта.
Побег удался...
Мы выслушали рассказ товарища, и, конечно, первый наш вопрос был о том, как фотографии летчиков полка оказались у немцев. Но сколько мы ни ломали головы, ничего узнать не могли. Ответ на это пришел позднее...
На другой день я, как обычно, сидел в своем самолете в боевой готовности: я своей четверкой должен был прикрывать «горбатых», идущих на обработку немецкого переднего края. Сегодня у меня ведомым молодой летчик, недавно прибывший в эскадрилью, — Миша Олейник. У Бродинского тоже новичок — Касьян. Неожиданно звонит телефон, установленный на плоскости моего самолета. Меня вызывают на КП. Я выпрыгиваю из машины, сбрасываю парашют и бегу к «бате». Оказывается, некоторое изменение задания: пойдем прикрывать «горбатых», которые будут штурмовать станцию Скрунда, — там идет выгрузка вражеских войск. Бегу назад к самолету, где механик уже держит парашют, натягиваю лямки на себя — и в машину.