На крыльях победы
Шрифт:
Один из летчиков, подбиравший с пола рассыпанные документы, не поверил своим глазам. Ведь Сигайло давно погиб. Почему же это удостоверение у музыканта?..
Через несколько дней «музыкант-фотограф» был арестован. Нам стало ясно, кто занимался отправкой фотографий наших летчиков немцам, кто подвешивал мины к самолетам...
Мы получили хороший урок и усилили бдительность.
Спасибо, партия, спасибо, Родина!
Вот и кончился мой вынужденный «курорт», как в шутку называли мое пребывание в доме отдыха товарищи. Боли прошли, я забыл о них. В молодости серьезно относишься
Я снова в воздухе. Наша четверка прикрывает «горбатых», которые идут на штурмовку немецких позиций. Погода отвратительная. Падает мокрый снег, и воздух кажется какой-то снеговой кашей. Держим высоту в семьсот метров ниже облаков. Как обычно, бьют зенитки. Вот мы и у цели. Штурмовики перестраиваются для атаки, а мы должны их оберегать от внезапного нападения «фоккеров», если те отважатся подняться в такую погоду. С наслаждением чувствую движение машины, ее послушность. Я вновь в своей стихии. У меня праздничное настроение. И вдруг — тишина. Мотор замолк. Он перестал быть живым, звучащим. Я говорю Бродинскому:
— Выхожу на свою территорию.
Начинаю тянуть к своему краю, но высота мала, и я прекрасно понимаю, что едва ли мне удастся перепрыгнуть немецкие окопы. Гляжу на приборы. Скорость триста километров, высота же пятьсот метров. Как могу, использую и весь свой опыт и качества машины — экономлю высоту. Но она неумолимо падает. Немцы увидели меня. Радостно и злобно, как показалось мне, захлопали их зенитки. Для них я сейчас прекрасная цель. Еще несколько секунд, может минута-другая — и я буду сбит.
Надо не давать фашистам прицеливаться. Для этого требуется изменить направление полета. Но это приведет к значительной потере высоты, а до земли и так уж рукой подать.
Снаряды зениток рвутся в угрожающей близости. Я не хочу смотреть на землю. Непрерывно пытаюсь запустить мотор. Он молчит, а высота падает. Хорошо вижу вражеские позиции и немцев, которые палят в меня из пушек и даже автоматов. Прибор показывает, что до земли всего семьдесят пять метров.
Все! До своих не дотяну. Самолет коснется земли намного раньше, и я окажусь в лапах торжествующих врагов. Нет! Так легко вы меня не заполучите! Советский летчик и смерть свою делает победой над врагом. Я пристально рассматриваю немецкие укрепления. Зенитные батареи прекратили стрельбу. Там прекрасно видят, что я сажусь к ним прямо в руки.
Ищу себе цель для тарана — иного решения не может быть. Вон крупная противовоздушная батарея, окруженная большими штабелями ящиков со снарядами. Вот будет фейерверк! Сердце мое бьется так сильно, что, кажется, вот-вот разорвется. Как не хочется погибать! Направляю самолет на батарею, от которой, поняв, в чем дело, в панике бегут фашисты. Батарея приближается так быстро, что становятся хорошо видны и орудия, и ящики, и пустые гильзы на земле. Я невольно, автоматически, нажимаю на сектор газа — и здесь происходит то, что и до сих пор кажется мне чудом: мотор взревел с такой силой, что я оглох от этого звука и едва успел взять ручку на себя. Несусь низко над землей, в которую только что чуть не врезался. Мне даже кажется, что я почти коснулся стволов зенитной батареи. Гитлеровцы, высунувшиеся из окопов, чтобы посмотреть, как разобьется советский летчик, в панике прыгают в укрытия, а я проношусь над ними и боевым разворотом ухожу в облака. Фашисты шлют вдогонку снаряды, но это теперь бесполезная трата боеприпасов. Стреляйте, стреляйте!
Пробиваю облачность. Надо искать своих. Где они? Подо мной, как молочная пена, облака, сверху — голубая чаша неба. Восстанавливаю ориентировку и через несколько минут нахожу своих. Какая радость, какое счастье! Я ведь уже прощался с друзьями, с родными, с жизнью!
Сближаюсь с товарищами и иду рядом с Бродинским. Вижу, он с улыбкой кивает головой, а потом говорит по рации:
— Везет тебе, Вовка!
Так же сказал и «батя», когда мы вернулись на аэродром и доложили о случившемся...
...Проходят дни. Они приносят нам новые боевые успехи, но для меня — и новые огорчения и тревоги: все время болит правая нога. Но я не хочу показываться врачам, опасаясь, что меня отстранят от полетов. Нет, этого я допустить не могу! Мы все время идем вперед, как идет весна, — веселая, бурная. Весна 1945 года! Мы давно наносим удары по врагу с прекрасного аэродрома в Шяуляе на новых самолетах «Як-9у». Теперь боевой техники не только в избытке, но она и по своим качествам прекрасна. У самолетов изумительная маневренность, скорость. Мощность моторов просто сказочна. О таких машинах мы раньше даже и не мечтали!..
Бои идут за боями, по-прежнему большая нагрузка, но мы веселы, часто шутим, смеемся, нас радует весна, первые зеленые листочки, первая трава. Но наибольшую радость приносит, конечно, сознание, что наши войска день ото дня приближаются к Берлину.
Мечтая о скорой победе, мы деремся с каким-то особенным накалом, яростью и, я бы сказал, виртуозностью. Бьем немцев в воздухе, громим на земле, топим в море, когда они пытаются на судах прорваться к Либаве... И вот он пришел, этот светлый, великий день! Победа! Слава тебе, родная Коммунистическая партия, давшая нам силы преодолеть все трудности, все горести и одержать победу над лютым врагом!
На наших гимнастерках появляются новые ордена. Бродинский награжден третьим орденом Боевого Красного Знамени и орденом Великой Отечественной войны I степени, я — орденом Александра Невского; мне присвоено звание капитана...
Утро обычного учебного дня на высших офицерских летно-тактических курсах, слушателем которых являюсь и я. Сегодня 20 августа 1945 года. Надо сдавать зачеты по бомбометанию. Немного волнуюсь. Собираю конспекты и выхожу из комнаты, в которой живу вместе с Героем Советского Союза Николаем Бородиным. В дверях мне вручают телеграмму. Смотрю на адрес отправителя — Хабаровск! Опять от родных. А я до сих пор им не написал подробного письма о том, как участвовал в параде Победы, как был с товарищами на приеме в Кремле, где видел руководителей нашей великой партии и правительства. Хочу сунуть телеграмму в карман, но мелькает мысль, что в ней, возможно, сообщается о чем-нибудь важном. Вскрываю и читаю. Мать и сестра Галя поздравляют меня с присвоением мне звания Героя Советского Союза.
Смеюсь над их шуткой. Это они мне в отместку за долгое молчание! Мол, загордился, так на тебе! Показываю телеграмму и Николаю Бородину. Он тоже смеется: — Для них ты, конечно, герой!
Я махнул рукой и побежал в аудиторию. Едва успел — подошла моя очередь. Преподаватель по бомбометанию у нас строг, требователен. Я стою у доски с мелком в руках и, отвечая на вопросы, подкрепляю свои ответы схематическими чертежами. Вдруг в класс входит Николай Бородин и по всем правилам Устава, став в стойку «смирно», просит у преподавателя разрешения зачитать Указ Президиума Верховного Совета СССР.