На обратном пути (Возвращение)(др.перевод)
Шрифт:
Я делаю большой глоток из бутылки Вилли. Рядом как раз танцует маленькая швея. Пару дней назад, в тумане Большой улицы, я этого не заметил, но Адель стала настоящей женщиной – полная грудь, крепкие ноги. Не могу вспомнить, как было раньше; наверно, просто не обращал внимания.
– Прямо заколосилась, – говорит Вилли.
– Заткнись ты, – рычу я в ответ.
Вальс закончился. Адель прислоняется к двери. Я иду к ней. Она здоровается, не переставая смеяться и болтать со своим чернявым. Я останавливаюсь и смотрю на нее. Сердце бьется, словно перед принятием какого-то очень важного решения.
– Что ты на меня так смотришь? – спрашивает она.
– Да нет, ничего, –
– Этот нет, следующий, – отвечает она и идет со своим кавалером на площадку.
Я ее жду, и мы танцуем бостон. Я очень стараюсь, и она одобрительно улыбается.
– Танцевать ты, наверно, выучился на фронте.
– Не совсем, – говорю я, – но мы тут получили приз.
Она быстро поднимает глаза.
– Жалко. Могли бы вместе станцевать. А что дали?
– Шесть чаячьих яиц и медаль, – отвечаю я, и жар бросается мне в голову. Скрипки звучат так тихо, что слышно шарканье множества ног. – Ну, вот мы и танцуем вместе. А помнишь, как гонялись друг за другом после спортзала?
Она кивает:
– Да, совсем еще были дети. Смотри, видишь там девушку в красном платье? Эта заниженная талия сейчас самый писк. Шикарно, правда?
Скрипки передают мелодию виолончели и с приглушенным плачем содрогаются золотисто-карими полутонами.
– Когда я в первый раз с тобой заговорил, – начинаю я, – мы оба убежали. В июне, на городском валу. Я помню, как будто все было вчера.
Адель кому-то кивает и только потом снова поворачивается в мою сторону.
– Да, так смешно. А ты умеешь танцевать танго? Вон тот парень, черноволосый, поразительно танцует танго.
Я ничего не отвечаю. Музыка смолкает.
– Пойдем к нам? – спрашиваю я.
Она осматривает нашу компанию.
– А кто этот худой юноша в лаковых туфлях?
– Карл Брёгер.
Адель подсаживается к нашему столу. Вилли предлагает ей рюмку и острит. Она смеется и смотрит на Карла. Время от времени ее взгляд падает на пристяжную лошадь Карла – это и есть девушка в модном платье.
Я с изумлением наблюдаю за ней, так она переменилась. Или память подводит меня и тут? Может, эта память пухла, пухла, пока полностью не заслонила собой действительность? За столом сидит чужая, несколько шумная девушка, которая слишком много говорит. Или за наружностью скрывается другой человек, которого я знаю лучше? Неужели все может так покоситься, только потому что ты стал старше? Может, это годы, думаю я, ведь прошло больше трех лет, тогда ей было шестнадцать и она была ребенком, а сейчас ей девятнадцать и она уже взрослая… И вдруг меня затопляет непонятная муть времени. Оно течет, течет, меняется, а когда ты возвращаешься, все куда-то делось. Ах, как трудно прощаться! Но возвращаться иногда еще труднее.
– Чего это у тебя такое дурацкое лицо, Эрнст? – спрашивает Вилли. – Жрать охота?
– Да он просто зануда, – смеется Адель. – Всегда таким был. Расшевелись! Это девушкам больше нравится. Не вечно же ходить как в воду опущенным.
Вот и все, думаю я, опять все. Не потому, что она заигрывает с чернявым и Карлом Брёгером, не потому, что считает меня занудой, не потому, что стала другой, нет, я просто вижу: все бесполезно. Куда я только не рвался, стучался во все двери моего детства, хотел опять туда, думал, оно меня примет, потому что я еще молод и жажду забыть; но оно ускользало от меня, как мираж в пустыне, бесшумно разваливалось, рассыпалось трухой, стоило мне до него дотронуться; я никак не мог понять, ну хоть здесь что-то ведь должно сохраниться, я пытался снова и снова, становился смешным, грустил; но теперь я вижу, что тихая, беззвучная война опустошила и эти края воспоминаний, искать дальше бессмысленно. Время между мной и прошлым разверзлось широкой пропастью, назад мне невозможно, там ничего не осталось, нужно вперед, шагом марш, куда угодно, потому что цели у меня еще нет.
Крепко обхватив рюмку, я поднимаю глаза. Адель все еще расспрашивает Карла, где можно купить контрабандные шелковые чулки, люди все еще танцуют, оркестр все еще играет «Вальс любви и отчаяния», [4] а я все еще сижу на стуле, дышу, живу, как и прежде… Разве не грянула молния, не унесла меня? Разве не исчезло вдруг все вокруг, кроме меня самого, разве я сейчас окончательно не потерял все?
Адель встает и прощается с Карлом.
4
Музыка Франца Шуберта.
– Значит, у Майера и Никкеля, – радостно кивает она. – Ну да, они чем только не торгуют из-под полы. Завтра схожу. До свиданья, Эрнст!
– Я тебя провожу, – говорю я и встаю.
На улице она протягивает мне руку.
– Дальше не надо, меня ждут.
Конечно, я глуп и сентиментален, но ничего не могу с собой поделать: снимаю фуражку и низко кланяюсь Адели, будто прощаюсь навсегда – не с ней, а со всем прошлым. Секунду она пристально на меня смотрит.
– Иногда ты правда смешной.
И, напевая, бежит по улице.
Облака рассеялись, ясная ночь лежит над городом. Я долго смотрю в небо. Потом иду обратно.
IV
У Конерсмана, в зале для торжеств, собрание полка, первое после нашего возвращения. Приглашены все. Обещали большой праздник. Карл, Альберт, Юпп и я пришли за час. Нам не терпится увидеть прежние лица. А пока в ожидании Вилли и остальных мы сидим за ресторанным столиком.
Только мы собрались бросить жребий, кому выставляться на можжевеловую, как открывается дверь и входит Фердинанд Козоле. Кости выпадают у нас из рук, так мы поражены его видом. Он в штатском. До сих пор Фердинанд, как почти все мы, ходил только в старой форме, но сегодня, в честь праздника, первый раз надел штатское и явился в синем пальто с бархатным воротником. На башке зеленая шляпа, рубашка со стоячим воротничком, на шее галстук. Совсем другой человек.
Не успели мы оправиться от изумления, как появляется Тьяден. Он тоже впервые в штатском – полосатый жакет, желтые высокие ботинки и прогулочная трость с посеребренной ручкой. Высоко задрав голову, он горделиво вышагивает по комнате, но, наткнувшись на Козоле, шалеет. Козоле тоже. Оба ни разу не видели друг друга в штатском. Какое-то время они смотрят друг на друга и начинают смеяться: каждый считает, что у другого в штатском абсолютно идиотский вид.
– Господи, Фердинанд, я всегда думал, ты элегантный мужчина, – говорит Тьяден.
– Ты что это? – спрашивает Козоле, перестав смеяться.
– Да вот, – Тьяден показывает на пальто Козоле. – Сразу видно, что куплено у старьевщика.
– Дурак, – яростно рычит Фердинанд и отворачивается.
Но я вижу, как он медленно краснеет. Я глазам своим не верю: он в самом деле смущен и, когда думает, что на него никто не смотрит, украдкой рассматривает осмеянное пальто. Состояние формы его никогда не интересовало, а теперь он, с ума сойти, потертым рукавом вычищает пятнышки и долго смотрит на Карла Брёгера, одетого в отличный новый костюм. Он не видел, что я наблюдал за ним, и через какое-то время спрашивает у меня: