На одном дыхании!
Шрифт:
– Ой, да отцепись ты!
Прохоров оглянулся и засмеялся:
– Девочки, не ссорьтесь!
Дженнифер смотрела на Глафиру презрительно.
Ты-то уйдешь, говорила ее недовольная физиономия, а я останусь! Еще посмотрим, кто кого.
– Она меня ненавидит.
– Не выдумывай.
Прохоров поставил перед Глафирой бутылку какого-то мудреного йогурта и чистый стакан.
– День надо начинать с натурального продукта.
– Я уже начала день с колбасы.
– Очень плохо. И зачем ты это рассматриваешь?! Нервы себе портишь!
Глафира
Кремень-кошка. Скала.
– Андрей, а зачем ты этот материал поставил?
– Прости.
– Да я не для того, чтоб ты извинялся, – вдруг вспылила Глафира. – Но неужели нельзя было… меня пожалеть?
Прохоров налил йогурт в стакан, отхлебнул и поморщился, словно хватил коньяку.
– Глаш, в нашем мире никто никого никогда не жалеет. Тебе это известно лучше других! Я не мог его не поставить.
– Мог, – возразила Глафира убежденно. – Ты прекрасно знаешь, что мы с Разлоговым…
– Вы?! – поразился Прохоров. – Вы с Разлоговым?! Это что-то новенькое. Доселе не бывалое.
– Хорошо, – помолчав, поправилась Глафира. – Разлогов и я всегда старались друг друга… щадить. И ему вовсе не нужна слава такого рода! То есть была. Не нужна была.
– Я понял, понял.
– И ты… со мной, – это она едва выговорила. – Ты все про меня знаешь, но эта гадость все-таки вышла, и именно у тебя!
Прохоров налил себе еще немного заветного йогурта и так же залпом выпил.
– Глаша, – сказал он совершенно спокойно. – Я тебя люблю. Ты это отлично знаешь.
– Я тебя тоже люблю, – сообщила в ответ Глафира.
– А Разлогов… ему же было наплевать на людей! На тебя, на меня, на собственную бабушку! Ему нужно было потешить самолюбие этой девицы, – Прохоров кивнул на фотографию. – Он заплатил за публикацию, и все! Дело сделано, Глаша! Что мы при этом чувствуем – наплевать!
Глафира молчала. Дженнифер навалилась ей на бедро, вытянула ногу почти к самому ее носу и принялась урча вылизывать бок.
– Ну хорошо, – сказала Глафира, – ладно. Ты ничего не мог поделать. А фотографии эти!..
– Что фотографии? – Прохоров повернул журнал к себе. – Обычные фотографии! Джентльменский набор.
Она хотела спросить про одну-единственную фотографию, ту самую, странную и загадочную. Она была уверена, что, разгадав тайну этого снимка, она освободит хоть одну ниточку из скрученного намертво клубка. Хоть бы одну – и то неплохо!
Спросить или не спросить? Можно или нельзя?
– Я хотел его снять, этот материал, – вдруг признался Прохоров. – Честное слово! Я же ничего не знал, Глаша!
– Чего ты не знал?
– Ничего. Я его даже не видел. Я дал добро на него и улетел в Венесуэлу. А Разлогов умер. Но я этого не знал! Ты же мне так и не позвонила! Я узнал только из новостей! – Он помолчал и добавил: – Да и не смог бы я вернуться! Нас так долго не допускали к Уво Сандэрсу, ну к их президенту, а мы ради него, собственно, и летали! Да-да, это ужасно, но я прежде всего журналист,
Глафира смотрела мимо него в окно на знаменитый храм, сначала построенный на народные деньги, потом взорванный для постройки бассейна, а потом построенный заново на месте бассейна. Дженнифер ожесточенно и громко вылизывалась у нее на коленях, шерсть лезла ей в рот, и она брезгливо дергала головой.
– Потом я прилетел, стал тебе звонить, ты сначала не брала трубку, потом взяла, и поговорили мы как-то странно…
– Это потому, что мне как раз в тот момент дали по голове, – напомнила Глафира.
– Глаша, перестань. Ты хочешь, чтобы я чувствовал себя виноватым еще больше? Или чтобы я сразу повесился?
Она не отвечала, смотрела на храм, и ее молчание Прохорову не нравилось.
– Что?
Она перевела на него взгляд и пожала плечами.
– Ничего.
Прохоров отошел к плите, стал возиться и заговорил, не поворачиваясь:
– Вот ты говоришь, ему не нужна была такого рода слава! Но ведь это он сам заказал материал про Олесю!
– Олеся – это кто? – злобно спросила Глафира, как будто не знала кто.
Прохоров кивнул на журнал.
– А-а.
– Что такое-то, Глаша? Или я еще недостаточно раскаялся в своей мерзости?
– А ты вообще-то раскаялся?
Он вернулся к стойке, забрался на длинноногую, как девушка Олеся, табуретку и налил себе кофе.
– Я хотел снять материал, – повторил он устало. – И не успел! И я не знал, что тебя… – он поискал слово, – что на тебя нападут! Мне тогда показалось, что ты бросила трубку, и потом, когда я перезванивал, ты не отвечала!
– Я без сознания была.
– Да, да! Что ты мне все время пытаешься объяснить?! Что я подлец?! Ну так я не подлец! И не мог я просто так, без твоего разрешения нагрянуть в дом Разлогова! Вдруг бы там какие-нибудь родственники оказались?! Или друзья! Все же знают, что мы с тобой…
– Спим, – подсказала Глафира, которую лукавый заставлял его злить. И у него получалось, у лукавого!..
Прохоров пробормотал что-то себе под нос. Глафира расслышала только «твою мать».
– Я звонил, ты не отвечала! Я поехал на работу, поскандалил там, хотел снять материал, а журнал уже из типографии вышел! Я там, в этой Венесуэле, счет дням совсем потерял, а уж когда из новостей узнал, что Разлогов умер!..
Кошка Дженнифер перевалилась на другой бок и теперь смачно вылизывала под хвостом. В неярком утреннем осеннем свете вокруг нее плавала шерсть и оседала на Глафирин халат.
– Девочка моя, – рассеянно сказал Прохоров то ли Глафире, то ли кошке Дженнифер.
– А фотографии? – вдруг спросила Глафира, и Прохоров насторожился. С фотографиями как раз вышла история, но Глафира не должна об этом узнать.
Еще не хватает!..
– Что… фотографии? – осторожно спросил он.
– Откуда они? Нет, вот эти, – и она стукнула в журнал кофейной ложечкой, – я понимаю откуда! Это вам сама звезда выдала…