Шрифт:
Глава первая
Под утро разыгралась буря.
Ветер ошалело метался по камышам, заставляя их кланяться пожелтевшими макушками до самой воды, гнал пыль по просёлочным дорогам, кружил в яростном вихре опавшие листья с осин и берёз, завывал в печной трубе охотничьей избушки Вагинского промыслового хозяйства.
Оправдалось предсказание старого охотника Тимофея
— Эх, и не ладно закатывается! Ветер, ребятушки, будет, сильный ветер. На озеро утром не вылезешь, нето из лодки выкинет.
Иван Благинин проснулся, когда в избушке было ещё темно. Ветер бросал горстями песок в окно, и стекло неприятно дребезжало. Монотонно поскрипывал ставень на ржавых шарнирах.
«Вот не во-время разбушевался, подумал Иван, перевернулся на другой бок и хотел было опять уснуть, но надоедливые звуки мешали. Он открыл глаза и начал всматриваться в окно, за которым разливался предутренний полумрак. А ну как ветер дня на три, а то и больше завернёт, пропала тогда охота. Вся надежда была на эти оставшиеся до конца сентября дни. Ещё несколько усилий и два задания были бы выполнены, так нет же… Куда теперь сунешься в такую погоду на лодке?.. Может, к обеду утихнет? — старался успокоить себя Благинин, — А если нет, что тогда?..»
Вспомнился день накануне открытия охотничьего сезона.
Промысловики приехали к бревенчатой избушке, выходящей окнами на камышовую отногу [1] озера Карагол вечером, на двух промхозовских машинах. Шумно выпрыгивали они из кузовов, вытаскивая котомки с продуктами, боеприпасами, одеждой и бельём. Сняли с машины лыжи и расставили их рядками под крышей, в тени, чтобы не покоробились на солнце.
Нестер Наумыч, добродушный и гостеприимный старик, развёл костёр, вокруг которого уселись охотники. Прожил он много, и может за этот почтенный возраст промысловики считали его хозяином избушки, а может потому, что он никогда, даже в междусезонье, не покидал её. Как умерла старуха, собрал все свои небольшие пожитки и навсегда переселился из деревни в охотничью избушку.
1
Отнога — так местные охотники называют камышовое займище, отходящее в виде рукава от глубокого центрального водоёма
Промысловики поделились сельскими новостями, похлебали ухи, сваренной из наловленных к их приезду дедом Нестером карасей, а когда стали сгущаться сумерки. Борис Клушин, незаурядный баянист и песельник, затянул любимую песню:
«Под окном черёмуха колышется, Распуская лепестки свои…»Охотники словно ждали песни, подхватили её, и над степью расплескалась мелодия:
«За рекой знакомый голос слышится Да поют всю ночку соловьи…»Когда песня приближалась к концу, к избушке подкатил мотоцикл.
С него соскочил в запылённом плаще, с полевой сумкой через плечо высокий, крепкого телосложения человек — парторг промхоза Афанасий Васильевич Жаворонков. Поздоровавшись с промысловиками, он подсел к костру. Отсвет пламени на миг выхватил из темноты его крупную голову с высоким лбом, на котором в беспорядке рассыпались пряди рыжеватых волос, казавшиеся сейчас почти огненными. Луч света заиграл разноцветными блёстками на целлулоиде орденской колодки, прикреплённой чуть выше нагрудного кармана вельветовой толстовки.
Дед Нестер подбросил в костёр дров —
— Только что из Николаевского участка. Боевое настроение у охотников. В прошлый сезон они немного от вас отстали, а теперь уверяют, что переходящее знамя возьмут в свои руки.
— Ишь ты! — воскликнул Тимофей Шнурков. Я так думаю, Афанасий Васильевич: кишка у них тонка.
— А что, не отстанете?
— Как можно отставать. Знамя у нас, у нас и будет, — ответил за Тимофея заведующий участком Сергей Селивёрстович Прокопьев.
— Не поддадимся!., — зашумели охотники.
— Ах ты, премудрость!.. — Тимофей Шнурков сдёрнул с головы войлочную шляпу и ударил ею по колену. Не будь я Тимофей Шнурков, если от кого-нибудь из них отстану. Дружок там у меня есть, Василий Терентьевич, первейший охотник. И ему я не сдам.
— Правильно, Никанорыч. Не уступим!..
— Ну, а я что сказал?! Записывай, парторг, наши обещания.
Костёр вновь вспыхнул ярким пламенем, озарив возбуждённые лица промысловиков. Жаворонков с любопытством посматривал то на одного, то на другого, улыбался, думая о чём-то своём. Когда шум умолк, он, прикуривая папироску от уголька, заметил:
— Быстро решаете. Записывай — и точка! Нет, такая спешка нужна только на перелёте. Опоздал выстрелить — утки и пролетели. А тут надо всё взвесить, да и вам ещё ничего и не сказал про обязательства николаевцев.
— А, что они?
— Они крепко подумали. Подумали и решили: дать полтора сезонных задания. Вот вам и договор прислали, — Жаворонков вытащил из полевой сумки лист бумаги, на котором крупными буквами было выведено: «Социалистический договор на соревнование».
Установилась тишина. Лишь потрескивают дрова в костре да время от времени с ближнего плёса [2] доносится призывный крик кряковых уток. Охотники задумались Полтора сезонных задания — это не мало! Какая удача-то будет?.. Охота, что труд золотоискателя: попал на россыпь, только успевай намывать, а то неделями будешь по крупинке золото собирать и грамма не накопишь. Так и на охоте. Порой неделями ходишь по степи, пока перехитришь какого-нибудь волка-старичину или лисицу-огнёвку или хотя бы с десяток ондатр отловишь, а порой привалит такая удача, что за неделю добудешь больше, чем за месяц. Вот тебе и золотая россыпь! К тому же нужны знания, опыт, сноровка. Так-то, просто, зверя не возьмёшь. Не зная повадок лисицы не считай, что ты хитрее её!
2
Плёс — широкое водное пространство на реке или озере.
Тогда-то Благинин и заявил:
— Считаю, что обязательство николаевцев всем нам под силу. А я думаю о большем: обещаю два сезонных задания выполнить.
Заговорили все сразу.
— Что николаевцам-то. У них участок побогаче, зверя побольше. Где нам до них!
— Салимка думает, что надо мало-мало больше их добыть.
— Хватит с нас и ста двадцати процентов. Высоко будем забираться, как бы не споткнуться.
— Этак-то, мужики, стыдновато соревноваться: они за полтора задания, а мы за меньшее. Негоже, негоже..
Немногие охотники молчали, считая, что, как решит большинство, так тому и быть.
Не принимал участия в обсуждении договора и Илья Андронников. По-медвежьи неуклюжий, приземистый, он молча стоял в сторонке и равнодушно слушал споривших.
Илья такой грузный, что непонятно, как держится на тонких кривых ногах. Из-под низко надвинутой на лоб фуражки спускается чёлка аккуратно подстриженных волос. На почти безбровом лице выделяются большие чёрные глаза. Если они смотрят на человека, то кажется, что ощупывают со всех сторон. Одет он в меховую куртку, крытую жёсткой материей зеленовато грязного цвета, такого же цвета галифе и бурые сапоги из кожи собственной выделки. От его одежды и обуви всегда исходит запах дёгтя и нафталина. «Бережливый!» — думают о нём.