На орловском направлении. Отыгрыш
Шрифт:
Пока что он был один в густеющей толпе. Малышня уже не могла так проворно лавировать между взрослыми, и игры переместились на трамвайную линию: в кои-то веки доведется без всяких опасений и без бабушкиных окриков попрыгать по рельсам?
Из динамиков на крыше припаркованного поблизости микроавтобуса зазвучало щемяще знакомое «Где же вы теперь, друзья-однополчане?», и воздух уплотнился, и стало трудно дышать. Судьба, в которую Годунов так безоглядно верил, благословила его чувством Родины, чувством кровной общности, не требующим определений и пояснений, даже словесного выражения не требующим.
Звук фанфар обрезал песню на полуслове, и не видимая отсюда ведущая хорошо поставленным голос принялась, профессионально имитируя восторг, нараспев читать кое-как срифмованные стихи.
Традиционные речи Годунова не раздражали — он слушал их вполуха. Он с детства усвоил, что приходит не на митинг — на возложение. «Возложение» — так говорили дед и бабушка, и все соседи, фронтовики и дети фронтовиков, а следом — и внуки.
— …торжественный митинг, посвящённый…
Он слушал не голоса людей — он слушал самих людей.
— …администрации города…
Не толпу — общность.
— …во имя жизни будущих поколений…
Малышня, прыгающая через трамвайные рельсы…
— …никто не забыт, ничто не забыто…
И серьёзные юнармейцы…
— …наш вечно юный город…
И девушка, замершая с не донесенной до уха мобилкой…
— …преодолевать любые трудности…
И погруженная в свои мысли, явно далекие от происходящего, женщина средних лет…
— …праздничное настроение…
И мужичок в изрядном подпитии, что-то исступленно доказывающий прапорщику ОМОНа…
— …мероприятия, приуроченные к этому знаменательному дню…
И омоновец, с профессиональным равнодушием поглядывающий в сторону.
Каждый из них часть общности, ни убавить, ни прибавить. И общностью их делают отнюдь не слова…
— …память — не долг, память — честь…
То есть — слова, но не всякие. Надо признать, и среди легковесных велеречивостей встречаются верные слова.
— …пятого августа тысяча девятьсот сорок третьего года разведчики триста восьмидесятой стрелковой дивизии Иван Санько и Василий Образцов водрузили флаг освобождения Орла над домом по улице Московской…
Соврали, милостивая государыня! Вряд ли нарочно, по злому умыслу такие дела другими людьми делались, и всё-таки не Московская она тогда была, а Сталина.
— …а в день двадцатилетия освобождения Маршал Советского Союза Иван Христофорович Баграмян зажёг Вечный огонь у подножия памятника танкистам. С тех пор не угасает огонь, как никогда не угаснет наша память о воинах-освободителях. В их честь дважды в год над Домом Победы взвивается красный флаг…
— Ну чего ты ждёшь? Снимай! — учительского вида женщина в бордовой кофточке с блестками толкает под локоть долговязого парнишку.
— Ма, да Катюха точняк в кадр не попадет, одни спины на фотке будут, — виновато бурчит сын.
— Сейчас! — грозно восклицает мать — и с уверенностью ледокола движется вперед, к ограждению: — Пропустите! Пр-ропустите, пажалста!
Кто-то даёт дорогу, кто-то огрызается.
— Мне дочку сфотографировать, она там, с флагом! — с готовностью поясняет новоявленная папарацци.
В образовавшийся на несколько мгновений просвет Годунов видит юнармейскую знаменную группу — мальчишку и двух девчонок с широкими красными лентами через плечо. И все, толпа смыкается. «Интересно, успела она дочку сфотографировать или нет?» — отстраненно думает Годунов.
И тут его внимание привлекает сутуловатая пожилая женщина — как-то мысль не повернулась поименовать её старушкой. Привлекает тем, что… что внимания не привлекает, стоит себе в сторонке, не вливаясь в толпу и не стремясь занять подобающее ветерану место внутри периметра. Или тем, что… Нет, только почудилось, будто знакомая, да и немудрено — обычный человек. Обычный человек необычной — уходящей — эпохи. Седые, коротко стриженые волосы, тёмно-синий костюм (вроде бы, эта ткань называется крепдешин, смутно припоминается Александру Васильевичу), орденские планки — прикрепи женщина вместо них награды, получился бы, как говаривала когда-то бабушка, собирая деда на встречу ветеранов, целый иконостас. На лацкане рубиновой эмалью поблескивает значок-знамя с золотистыми профилями двоих Вождей и четырьмя буквами снизу… что за буквы, отсюда не разобрать. В одной руке — трость, в другой — несколько красных гвоздик.
— …курсанты Академии Федеральной Службы Охраны водружают дубликат флага освобождения. Оригинал хранится в Санкт-Петербурге, в знаменных фондах Военно-исторического музея артиллерии…
Годунов никогда не признавал других цветов, кроме полевых да ещё гвоздик. И снова не ко времени и не к месту вспомнилось, как пришел он к будущей жене на первое свидание с букетиком гвоздик — и услышал: «Ты что, на кладбище собрался, что ли?» Потом супружница долго припоминала ему тот случай, пребывая в непреклонной убежденности: злодейка-судьба нарочно, на смех людям, свела её с редкостным жмотом…
Судьба любит тех, кто в неё верит…
Момент водружения он ухитрился пропустить. Когда поднял глаза — на шпиле над белой башенкой реяло в жарко-голубом небе алое полотнище с нашитыми на него белыми буквами.
«За Родину! За Сталина!»
Времена определенно меняются, раньше-то, Годунов доподлинно помнил, просто красный флаг поднимали. Если мечта о твердой руке одолела даже местных чиновников, которые, помнится, от одного этого имени шарахались, как черт от ладана, значит, уже и их припекать стало, причём отнюдь не ласковое солнышко южных курортов.
Правда, внешне пока все чинно-благородно, один за другим, по ранжиру, возлагают они венки и цветы к постаменту и следуют к своим машинам. Действо завершилось. Оцепление сняли. Теперь и простые горожане получили возможность подойти к памятнику танкистам. На бронзовую плиту у Вечного огня ложатся скромные букеты. В сторонке радостно фотографируется молодёжь… а, вон и… как ее? Катя, стоит у стелы с картой боевых действий, смотрит в объектив.
Последней подходит к памятнику та самая женщина с букетом гвоздик.