На острие меча
Шрифт:
— Тебя не пугает, что все это может происходить каждый день? — проворковала де Ляфер.
— Пугает?! — изумился князь, явно храбрясь при этом.
— А возможно, и по нескольку раз в день. Прежде чем сказать «нет», подумай, — нежно ласкала его волосы Диана.
— Все-таки немножко страшновато. Тебе нужен был именно такой ответ?
— Если он правдивый.
— Зато теперь я знаю, как ласкают француженки.
— Разве ты не познал этого, живя на юге Франции?
— Там я был влюблен в русинку из нашего племени, такую же беглянку, как и я.
— И что, эта несчастная до сих пор считается твоей невестой?
— Думаю, что она уже видит себя будущей княжной Одар. Не пойму, почему ты считаешь ее несчастной?
— Будь я чуточку наивнее, я бы, конечно, заставила тебя более подробно остановиться на этой особе. Но сейчас, в нашем положении… стоит ли?
— Подробностей все равно не последовало бы.
— Если помнишь, я начала со стадии своей наивности. Поэтому вернемся к француженкам. Значит, у тебя даже нет повода для воспоминаний о Франции?
— Ну, повод обычно находится.
— Ты же понимаешь, что я имею в виду.
— Пытаюсь понять.
— Вот почему ты так смело заявляешь, что отныне знаешь, как ласкают француженки. Вынуждена тебя огорчить: до «ласки француженки» мы с тобой еще не дошли.
— Что значит «не дошли»? Разве?
— Нет-нет… — шаловливо покачала она головой.
— Почему?
— Очень благоразумный вопрос. Еще благоразумнее — заставить отвечать на него женщину.
— Простите, графиня, просто я…
— Нельзя же все в первую ночь.
— Значит, «ласки француженки» — это еще?…
— Это еще-еще… — мечтательно вздохнула она. — Счастливый вы человек, Одар-Гяур: сколько вам еще предстоит познавать нового в этом мире!
17
На следующее утро полк драгун был поднят по тревоге. Примчавшийся вечером гонец из Ямполя сообщил, что степные казацкие дозоры уже имели стычки с авангардными чамбулами крымских татар, идущих по левому берегу Тилигула.
Судя по тому, какая масса татарской конницы выступила в поход и как, не очень-то скрываясь и не разбиваясь в степи на мелкие отряды, она продвигается, опытные казацкие разведчики сразу определили: на сей раз грабежом степных хуторов, и казачьих зимовников, да разбросанных по берегам Савранки и Кодымы сел — явно не обойдется. Разве впервой орде подходить к стенам Каменца, Меджибожа и Львова, углубляться в земли Белой Руси и даже в пограничье самой Литвы?
Нынешний поход крымчаков как раз и мог оказаться одним из таких длительных рейдов, тем более что несколько дней назад другие гонцы принесли еще одну черную весть: на левобережье Днестра появились разъезды буджацких татар. Крымчаки и буджацкие ногайцы особой привязанности друг к другу никогда не испытывали. Но паши турецкого султана бдительно следили, чтобы раздоры этих двух стай не доходили до крупных стычек или войн, напоминая, что обе орды являются подданными одного султана, а значит, оружие свое должны обращать против неверных, выступая против них сообща.
Вот почему сотни Гяура снова уходили на юг, к тем местам, где еще недавно они сражались с отрядом Бохадур-бея. И князь даже подумал: уж не суждено ли ему судьбой и второе крещение, теперь уже настоящей битвой с татарами, принять в той же долине, где они с Сирко разбили банду кайсаков?
Весть о нашествии орды успела разнестись по местечкам и селам, словно предостережение о чуме, и интенданты полка, имея на то разрешение польских властей, без особых трудностей добывали и продовольствие для воинов, и корм для лошадей, а главное, повозки.
Кстати, повозок Гяур приказал раздобыть значительно больше, чем обычно требовалось полку, и даже для интендантов оставалось загадкой: зачем полковнику вдруг понадобился такой огромный обоз. Другие полки, особенно польских гусар и улан, наоборот, старались всячески уменьшить его, а все ездовое братство держали подальше от себя, где-то в тылу, чтобы, в случае стычек с татарами, обоз оставался в ближайшем селе или на хуторе.
Схватиться с татарами в долине, в которой они когда-то сражались с кайсаками, драгунам не пришлось. Но все же основной лагерь Гяур приказал разбить именно там, на берегу реки, у руин мельницы. Пока ставили шатры, князь, вместе с Хозаром и Уличем, побывал на могиле своих воинов; тех, первых из его отряда, которые, после многих боевых стычек и битв на чужбине, погибли на земле своих предков.
— Когда станем разводить костры, — сказал он Хозару, в молчании постояв несколько минут над могилой, — один из них зажгите здесь, в честь спасителя земли нашей бога Огня-Сварожича. Пусть души воинов-русичей очистятся на его огне а заодно и побудут вместе с нами.
— О-дар!
Прежде чем опять вернуться к воинам, князь побывал у того камня с крестом, где они познакомились с графиней де Ляфер. Схватка Хозара с Бохадур-беем; нож, извлеченный Дианой из его подкольчужной кожи, белокурые локоны графини…
Ведь прошло совсем немного времени, а все это уже было похоже на романтическую фантазию юнца, мечтавшего о невероятных приключениях. Но как же свежи и контрастны были эти воспоминания, какие чувства они возбуждали!
Достав кинжал, Гяур очистил от засохшей пыли и мха высеченный в камне крест и потом еще постоял возле него, склонив голову. Словно таким вот образом поминал свою первую любовь.
— Вблизи татар нет, — появился у его шатра Мамлюк. — Мои воины встретили двух гусар, посланных каким-то польским полковником с донесением в Ямполь. Они говорят, что, когда выезжали из поместья, в котором отдыхал полк, татары находились в двух переходах от них. А теперь уже, очевидно, остановились на ночлег в дневном переходе.
— Ночью они разве не передвигаются?
— Обычно нет. И не располагаются лагерем вблизи местечек или даже сел, на которые собираются нападать.
— Ты послал своих мамлюков к кузнецам?
— С тремя повозками и стволами акаций.
— К утру стальные ловушки должны быть в лагере. Пусть работают всю ночь, причем все, кто умеет держать в руках молот.
— О-дар!
Поужинав, Гяур остался сидеть у своего костра. В глубине души он действительно все больше и больше становился огнепоклонником. Возможно, это в нем возрождался зов предков.