На острие меча
Шрифт:
Станко пожал плечами, и у Пеева мелькнула короткая, болью отозвавшаяся в сердце мысль. Выходит, зря ехал, напрасно мучился, колебался, так трудно шел к своему, к словам, сказанным в этом разговоре и знаменовавшим для него полное самоотречение.
— Да,— сказал Пеев и устало улыбнулся.— Я понимаю. Что ж, на нет и суда нет.
Станко протестующе поднял руку.
— Погоди! Это очень серьезный разговор.
Пеев молчал, думал о своем. Серьезный разговор? А разве то, с чем он приехал и что предложил, несерьезно? Разве несерьезен выбор, сделанный им? Сюда, в Москву, он приехал, чтобы в надвигающейся
— Ты что-то сказал, Станко?
— Я спросил, когда ты едешь?
— Завтра. Может быть, на день-два задержимся в Киеве, у моего патрона там дела.
— Уезжай спокойно.
— И это все?
— Все, Сашо... А теперь расскажи, как в Софии? Боже мой, чего бы я не дал, чтобы хоть в полглаза глянуть на Лозенец и Витошу...
Ах, Витоша, Витоша, болгарский изумруд...
Песенка была простой; Пеев подтянул мелодию: «Ах, Витоша, Витоша...» Пел и думал: значит, все-таки мое решение здесь не нужно. Патрон закупит свою камсу, и мы уедем. Господин юрисконсульт Пеев, выказав необыкновенное рвение при оформлении сделок господина коммерсанта, имеет честь отбыть восвояси...
Назавтра он уехал.
Станко, прощаясь, не сказал ничего определенного. Крепко обнял, попросил поклониться Софии. Торговец по возвращении пел дифирамбы юридическому мастерству Александра Костадинова Пеева. Он неплохо заработал и старался выглядеть благодарным, по собственной инициативе подыскивая Пееву новую клиентуру.
Нормальная, чуть педантичная жизнь. Подъем в 6.30. Кофе две чашки в день в кофейне у Орлова моста. Пешие прогулки перед работой. Изредка, когда Елисавете надоедало сидеть дома, недорогие билеты в Народный театр... И горькая, не уходящая мысль: я оказался не нужен.
Скрашивало жизнь лишь то, что газеты без особых колебаний напечатали несколько статей доктора Пеева, его объективные заметки о Советской России. Статьи прошли, и некоторые офицеры запаса, с которыми Пеев сталкивался в Военном клубе, перестали с ним раскланиваться. Клуб был местом привилегированным, членом его состоял сам Борис III, его величество, царь болгар, и членская карточка клуба означала, что владелец ее — истинный монархист, частичка элиты. Купцы, средние промышленники, лица мещанского сословия сюда не допускались. За редчайшими исключениями.
...Размеренная жизнь. Не жизнь — существование. Кофейня, суд, в три часа обед. В пять — возвращение домой. Книги, одна сигарета в день. Сон... Нет, сна почти не было... Он не умел менять решения, особенно когда считал их правильными. В будущей войне— он это точно знал!—его место должно быть там, где он, старый солдат, может принести наибольшую пользу Болгарии. Лукаш, Марков, приятели-генералы были с ним откровенны; без обиняков говорилось, что Борис III ориентируется на военно-политический союз с гитлеровской Германией. Об этом же не раз говорил Богдан Филов, профессор, ставший премьером, и тем не менее не считавший нужным порывать давнее светское знакомство с семьей Пеевых. Этот был откровеннее всех: «Борис смотрит Гитлеру в рот. Вот оно как, мой милый».
Для всех них он был свой. Свой среди своих. Считалось, что его марксистские убеждения, участие в партии — все это прошлое, ушедшее без возврата. Да и зачем вспоминать, если и Марков, и Лукаш сами поигрывали когда-то в социалистов. Особенно Лукаш— этот, помнится, был радикал, чуть ли не с бомбами на власть тьмы. Молодость, молодость...
Поседевшие члены Союза офицеров запаса, каждое 24-е число собирались в Военном клубе на бульваре Царя-Освободителя: играли в карты, светские и дворцовые новости передавались из уст в уста негромкими голосами хорошо воспитанных людей. Пеев был непременным участником бесед: слава ветерана мировой войны обеспечивала ему положение в Союзе.
Марков сказал: «Гитлер готовится к войне с Россией. Это факт. Мне известны подлинные документы».
«Война... Как же быть? Неужели я ездил в Москву зря?»
В последней декаде февраля почта принесла продолговатый конверт. Посольство Союза Советских Социалистических Республик приглашало доктора Александра К. Пеева, побывавшего в СССР и выступившего с объективными и дружественными статьями в болгарской печати, 23 февраля 1940 года посетить прием в честь Дня Красной Армии. Неужели?..
Знакомый редактор вылил на него ушат холодной воды, сказав, что подобные приглашения получили многие софийские публицисты, не клеветавшие на Страну Советов. Обычное приглашение, не более.
И все же он надеялся и потому на приеме, улучив момент, постарался оказаться рядом с военным атташе. Воспользовавшись случаем — оба одновременно потянулись к подносу с напитками — представился:
— Александр Костадинов Пеев, юрист и журналист. Простите, господин полковник, не могли бы вы уделить мне несколько минут? Дело в том, что я пишу политические обзоры для той части прессы, которая сохраняет объективность в оценке вашей страны. В этой связи мне было бы весьма интересно знать вашу точку зрения на острейшую, как вы понимаете, проблему дня: лояльна ли Германия в отношении СССР в рамках договора? Мои друзья в болгарском Генштабе относятся к этому скептически и познакомили меня с документами, позволяющими делать вывод, что Берлин использует договор как ширму.
Полковник слушал с каменным лицом. Спросил:
— Как вы находите нашу кухню? — Коротко кивнув, корректно улыбнулся:—Прошу извинить!
К нему, лавируя меж гостями, направлялся германский посол Бекерле. Полковник, все так же холодно улыбаясь, пожал ему руку, заговорил по-немецки.
С приема Пеев ушел подавленным. Судя по всему, военный атташе посчитал его провокатором. В лучшем случае — нахальным газетчиком, ищущим сенсации. «Но что же делать? Не могу же я сидеть и ждать?»
На площади перед посольством, смешавшись с авто дипломатов, пофыркивали моторами полицейские машины. Штук десять, не меньше. За посольством следили в открытую. В левой печати осторожно намекали, что РО1 и отделение «А» пытаются внедрить в его технический персонал агентуру. Газеты за это штрафовали; попахивало политическим скандалом. Ни слова об агентуре — государственный секрет! Зато секретом не было, да и быть не могло, открытое наблюдение, установленное Гешевым и РО за русскими. Каждый день жители Софии могли наблюдать, как две-три машины следовали, словно приклеенные, за авто с номером посольства СССР.