На острие углы
Шрифт:
– Ты придешь снова, когда Тьма покроет землю, когда настанет час Трижды Проклятого и Трижды
Вознесенного, и тогда уже ничто не помешает тебе насладиться безумной и сладостной минутой нашего, преданных слуг Люциферовых, торжества. Карвен воздел руки к небу, и тут грянул гром сверкнула молния и хлынул проливной, необычайной силы дождь.
Мы стояли, не боясь грозы, не думая ни о чем. Мы отдавались стихии. С какой-то темной, дьявольской радостью... Ливень, подобного которому я давно не видывал, бил по погребальному костру, смывал прах, смешивая его с водой и землей. Пепелище исчезало на глазах. А потом вмиг все
Вскоре я грелся у очага в большой комнате, где кроме меня присутствовали двое оставшихся в живых Мудрых.
– Погода как подгадала, - заметил я.
– Так всегда бывает. Когда уходит Мудрый, Тьма провожает его на новый круг, - пояснил Карвен.
Ужин проходил в полном молчании Тишину нарушал лишь стук о фарфор серебряных вилок и ножей... Аббат был, как обычно, невозмутим и холоден, а вот снисходительная улыбка и насмешливость Долкмена куда-то исчезли. Последние события сказались на нем далеко не лучшим образом. Он был даже как-то растерян.
Нарушил молчание Карвен. Стальным, безжизненным голосом, которым, по-моему, можно забивать гвозди в гроб, он произнес:
– Значит, Мудрых будет всего лишь трое. Правило соблюдено.
– О да, Карвен, - цинично улыбнулся я.
– А ты так беспокоился.
– Мне не нравится все это, - покачал головой аббат.
– Нас кто-то ведет за руку, как неразумных детей. Может быть, прямиком в пропасть. Что-то чуждое вторглось в эту тихую обитель.
– Вы не устали твердить одно и то же?
– посмотрел я на него испытующе.
– Я слышал это уже не раз, но пока не видел ни одного подтверждения этой безумной выдумке. Пока же я, Магистр Хаункас, вижу только желание прикончить друг друга, овладевшее высшими лицами в Ордене.
– Ты не видишь подтверждений? Цепь странных событий венчает чудесное прекращение бойни. Понятие, что все дело в Камне, но никто из нас, Мудрых, призванных вызывать силу Камня Золотой Звезды, не смог бы использовать его подобным образом.
– Напрасно, Карвен, говоря это, ты так подозрительно взираешь на меня, - я положил тяжелую серебряную вилку и потянулся к бокалу с красным, густым, как кровь, вином.
– Тебе прекрасно известно, что я пока не обладаю властью над Камнем.
– Смерть, Магистр... Она пришла вместе с тобой, - прошептал брат Долкмен.
– Она была здесь всегда. Тут все пронизано ей. Это здание, люди - все соткано из смерти. А ты, Долкмен, Мудрый брат... Хм, тебе так хочется, чтобы все поскорее забыли, кто убил Лагута, - я потер руки.
– Ведь поступок сей весьма тяжел. Или я ошибаюсь?
– И это говорит тот, по чьей милости пятнадцать лет назад отправились в долгий путь трое Мудрых!
– взорвался наконец итальянец.
– Ты прекрасно знаешь, что я лишь защищался. Моя душа тоже могла сейчас отправиться в долгий путь, но мне просто повезло!
Уверенности в Долкмене поубавилось. Он оправдывался! Сие вовсе не радовало меня, а, наоборот, даже где-то тревожило. Неизвестно, что ждать от потерявшего себя Долкмена Веселого.
– Так ли все просто, брат?
– все-таки рискнул я завести его еще больше. И насколько честны твои попытки выглядеть обычной жертвой?
– Ты хочешь сказать, что это я напал на Лагута, а не он на меня?
– он сдержал ярость, и говорил вполне спокойно.
– Это остроумно. Но остроумие более подходит для обольщения дам и совершенно не к месту в важной беседе между братьями.
– А может, это он защищался от козней брата своего?
– продолжал я давить итальянца без жалости и передышки.
– Ты же мастак на разные козни. В них ты почти так же искусен, как и в игре в шахматы.
– Ты не прав, Магистр. Сердцу моему больно от твоих несправедливых и даже чудовищных обвинений Ты переигрываешь, брат Не боишься ли ты?
– слабая усмешка тронула его губы Это уже был не тот человек, что два дня назад, и угроза в его словах вряд ли могла сильно напугать. Что-то мне не нравилось во всем этом Вряд ли ночной бой мог служить причиной такой перемены в Долкмене. Нет, скорее всего это игра. Он не хочет, чтобы его продолжали принимать всерьез Он ждет, что я увижу в нем смятение и поспешу нанести удар. И ошибусь. Он сильно надеется на мою ошибку, но в чем?
– Почему я должен бояться?
– Я решил подыграть ему и вложил в слова эти больше снисходительности.
– Разве не ты...
– Хватит, - поднял руку аббат.
– Рознь и интриги унесли жизнь одного из нас. Раздоры, недоверие и злость способны только погубить нас И если бы только нас. Ваша собачья грызня недостойна и противна не только мне, но и нашему делу Клянусь убить каждого, кого не вразумят мои слова. Кто из вас согласен со мной?
– Ты просто повторяешь мои слова, Карвен. Доверие и помощь!
– воскликнул я.
– Твоими устами, Мудрый, говорит сама истина, - вторил мне Долкмен.
Но каков я! Как хорошо сказал: "доверие и по мощь..." А тем временем близится ночь Черной Луны, и к этому мигу тайных откровений и скрытых возможностей Долкмен должен умереть.
* * *
"... И воцарится власть Люциферова. Проснется спящий. Встанет из гроба мертвый. И рухнет Храм врагов его. И постыдно побегут враги его. А пред этим придет тот, кому суждено стать дланью Тьмы, и будет у него в руках Камень Силы. И встретят его недоверием и насмешками. И в день, когда Венера войдет в пятый дом, а Луна покроется тьмой, будет названо имя его - Кармагор. Содрогнутся враги перед делами его, и задрожат небеса, и страхом от имени этого наполнится Земля. Падет от его руки тот, кто на словах служит промыслу Трижды Проклятого и Трижды Вознесенного, но в душе неверен, а верные будут владеть всем и управлять по разумению своему и во имя Люцифера. И покрывало Тьмы распростерто будет над всеми землями и морями. И скажут люди: "Вот пришел суровый господин наш"
– Что это такое?
– Я захлопнул большой, в воловьем переплете, рукописный фолиант и показал его Орзаку, как всегда, корпевшему в углу над каким-то манускриптом в синем свете свечи.
Наткнулся я на этот фолиант случайно. У меня вошло в привычку брать наугад любую книгу, и не было случая, чтобы она не несла с собой какого-нибудь открытия.
– Пророчество Гурта Проклятого, сожженного за колдовство и ересь в Испании по наущению недоброжелателей и завистников, - ответил Орзак.
– Он был умен, пребывал в фаворе у принцев и высшей знати, славился искусством врачевания Используя черную магию и запретные заклинания, поднимал с постели тех, кого поднять не мог никто. И слава о лекарских делах его гремела по всей Европе.