На палачах крови нет. Типы и нравы Ленинградского НКВД
Шрифт:
Долгонько скитался потом на чужбине «герой» Моонзундского сражения Мишка Брозголь: томился в Либавском концлагере, чинил вагонетки на лотарингской шахте «Гомекур». 12 ноября 1918 года американские солдаты освободили узников: Мишка в Верденскую крепость попал. Из газет узнал, что в Петрограде произошел Октябрьский переворот: большевики вроде как раздали землю крестьянам, фабрики рабочим, а главное – установили равноправие национальностей. Про себя размышлял: «Именно такая власть является для меня самой благоприятной» [1]. Поэтому, когда комендант крепости французский генерал Валентен предложил добровольцам стать под святые знамена и спасти Россию от большевистских банд, Мишка Брозголь наотрез отказался. Его посадили в холодный каземат, кормили хлебом и чечевицей. Наконец Москва договорилась с Парижем об обмене военнопленными: комиссары возвращали неудачливых интервентов, а французы – русских солдат, не пожелавших сражаться за белую идею. И вскоре пароход «Батавия» с необычными пассажирами на борту взял курс на восток…
До войны служил Мишка в бакалейной лавке у Перельмана, дядюшки своего. Отец Мишки человеком был бедным, промышлял помаленьку кузнечеством в колонии Затишье Екатеринославской губернии и сумел дать сыну лишь начальное образование, а затем снарядил его на заработки к богатым сородичам, в город Александровск. Однако тетка оказалась столь вредной и жадной бабой, что сбежал он от Перельманихи – уехал в село Царе-Константиновка, что неподалеку. Там счетоводил у купца Матвея Коробова, пока не заприметил его местный урядник Дыйнего и не засадил на неделю в кутузку: находилась-то Царе-Константиновка за чертой еврейской оседлости. Пришлось Мишке вернуться к ненавистной тетке. Но эту недельную отсидку не забыл вовек. И большевистскую революцию воспринял как отместку за былое национальное и социальное унижение.
Очутившись осенью 1920 года в Петрограде, направился Мишка Брозголь на Балтийский завод, поелику считал себя «истым пролетарием», а пролетарий теперь в почете и довольствии живет. Повкалывал месячишко и разочаровался: жрать нечего, теплой одежки никакой, да и от барака до завода топать чуть ли не через весь город. Тут знакомый партиец Комаркин присоветовал пойти на курсы станционных агентов ГПУ – деньги немалые, паек солидный. Стал Мишка постигать азы чекистского искусства. Его учили:
«Мы уничтожаем буржуазию как класс. Не ищите на следствии материала и доказательства того, что обвиняемый действовал словом или делом против советской власти. Первый вопрос, который вы должны ему предложить, – к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого».
Через пол года обучения получил достойную должность: агент первого разряда. И начал новую жизнь – тайную, неизведанную, жуткую. Вынюхивал, высматривал, выслушивал – на вокзалах, в поездах, на дальних полустанках: кто словечком обмолвится, кто взглядом покосится. Сразу на заметку: что, Советская власть не нравится? Кто такой? Какого происхождения?
Кажется, и жену себе высмотрел также: девушка бедная, темная, деревенская – сиделка в Красном госпитале на улице Гоголя. Один недостаток был у Казимиры: полька она, из Виленской губернии. Поэтому мать, будучи женщиной набожной, брак не одобрила. Мишка в Бога не верил, верил в Интернационал, а старинный предрассудок матери простил: посылал ежемесячно четвертной на житье-бытье. Гутта Берковна взамен посылала к сыну подраставших братьев и сестер. Он помогал: Софью и Евгению в органы госбезопасности пристроил, Соломона – на железную дорогу, Николая (будущего Героя Советского Союза) – в школу Кремлевских курсантов. А свояченицу Мальвину определил уборщицей в Большой дом. Уже тогда сослуживцы говаривали: Миша – делец, Миша – король блата. И то: железнодорожный билет нужному человеку достать – Брозголь, путевку в дом отдыха – он же. Услужливый!
Чекист Михаил Брозголь. Фотография 1930-х годов
Видать, тем и приглянулся начальнику Дорожно-транспортного отдела Ленинградского ГПУ Перельмутру. Облагодетельствовал он Мишку, взял к себе в секретари. И не ошибся: тот перельмутровскую премудрость быстро усвоил – все дела втихую обделывать, а уж потом ими хвастаться. Если же какой чекист начнет принципи-альничать, то затыкать ему глотку. В 1932 году, к примеру, пришел из Москвы строгий приказ о повсеместном проведении массовой операции против кулацких повстанцев. А где их взять? В деревнях нищие мужики недавней раскулачкой насмерть перепуганы: им не до мятежа. К тому же оружия у них нет никакого, кроме оглобли. А приказ выполнять надо, иначе недолго и на Соловках оказаться. Вот премудрый Перельмутр и придумал: изъять у егерей под благовидным предлогом ружья, а затем переарестовать их и объявить повстанцами: пусть попробуют отпереться от «улик» – свои берданки, чай, не шишками заряжали. Так и сделали. Но нашелся один честный дурак, раскричался: это, мол, обман Советской власти! Пришлось его уму-разуму учить – послать в деревенскую глушь с наказом: или повстанцев найдешь, или в тюрьму за саботаж пойдешь. А какие в глуши повстанцы – одни волки да зайцы.
В другой раз такой же «честный» и «принципиальный» чекист растрезвонил на всю округу про «бахаревское» дело: мол, крестьянин Андреев чист как стеклышко – это нехорошие чекисты ему в сарай оружие подбросили, а потом арестовали как мятежника. Перельмутр и так, и сяк оправдывался, выгораживал себя и подельников. Мишка тоже ходил бледный как полотно: стра-ашно! А его дружок и собутыльник Анисимов уже подумывал, как Перельмутра под монастырь будет подводить. Как бы не так! Яков Ефимович и не из таких переделок выходил победителем. Вот вызвал он к себе секретаря и говорит: «Миша, дорогой, возьми вину на себя – я тебя век не забуду!» Вздохнул Брозголь, глаза отвел в сторону: руки трясутся, коленки друг о дружку стучат, а делать нечего… Или пан, или пропал – согласился!
Конец ознакомительного фрагмента.