На переломе. Философские дискуссии 20-х годов
Шрифт:
Именно учет последнего обстоятельства, если брать дискуссию 1923–1925 гг., и был позитивным моментом у противников теории относительности. Но ведь это было присуще и ее сторонникам. Только первые считали, что теория относительности экспериментально не обоснована, а вторые придерживались другой оценки и полагали, что имеющиеся факты могут быть лучше объяснены иначе. В те годы, как отмечал философ И. К. Луппол, судьбу теории относительности решали не статьи, вышедшие из кабинетов, а результаты опытов [49] . Последующее развитие физики, приведшее к укреплению экспериментально-опытного основания теории относительности, показало, кто в конечном счете занимал более перспективную позицию. И наряду с некоторыми, очень немногими физиками, стоявшими на позициях марксизма, в числе «отставших» от науки оказались и некоторые физики-немарксисты. Так что к науке, как показывает исторический опыт, нужно относиться как к науке и не противопоставлять марксистов естественникам, философию — естествознанию.
49
См.: Луппол И. К. Философия в СССР за 10 лет//Общественные науки СССР. 1917–1927 гг. М., 1928. С. 14.
У тех участников дискуссии, кто стремился найти опору в понятиях диалектического материализма, имелись и ошибки философского плана, лежавшие в плоскости интерпретации данных естествознания. Наиболее серьезной была подмена критерия материализма (как и при обсуждении вопроса о сущности философского идеализма): вместо определенного решения проблемы соотношения духа и природы бралась взаимосвязь теории и практики (научного опыта), понимаемая упрощенно. Считалось, что материалистической может быть только та теория, которая в своем понятийном аппарате непосредственно отражает явления и структуры физической реальности. Теория же относительности А. Эйнштейна представляла принципиально другой тип теории — гипотетико-дедуктивный, в котором в отличие от описательных теорий связь понятийного аппарата с опытом была опосредствованной, преобладающим методом рассуждений являлась не индукция, а умозрение, большое место отводилось мысленным экспериментам. Помимо приверженности отдельных физиков в силу традиций и ряда других причин к теориям описательного типа имевшуюся у них подозрительность к абстрактным концепциям усилил, по всей видимости, известный практицизм первых послеоктябрьских лет. Поэтому не случайным оказалось, что полемика по проблеме отношения марксистов к теории А. Эйнштейна зародилась в момент наивысшего напряжения борьбы с философским идеализмом (1922) и развернулась в 1923–1925 гг. Здесь, по-видимому, кроются и истоки негативизма некоторых наших философствующих физиков того периода к мысленным (или, как тогда говорили, «умственным») экспериментам и «умозрительности» теории относительности.
Мы уже касались взглядов А. К. Тимирязева на связь теории и эксперимента как гаранта материалистичности. Надо отметить, что при этом он опирался на положения классиков марксизма, посвященные взаимоотношению теории и практики. Все это было бы полезно, если бы А. К. Тимирязев и его сторонники в определении материализма и идеализма на первый план ставили проблему соотношения духа и природы. А этого-то как раз и не делалось, критерий разграничения материализма и идеализма был неверным.
Еще одна ошибка физиков, стремившихся применить принципы материалистической диалектики к интерпретации теории А. Эйнштейна, — недостаточно четкое разграничение теории, с одной стороны, и мировоззренческой позиции ее творца — с другой.
У А. Эйнштейна, действительно, имелись выступления, точнее, высказывания, которые могли быть расценены как приверженность махизму и кантианскому априоризму. Однако являлись ли эти заявления подлинными его мировоззренческими установками и были ли они в составе философско-мировоззренческих оснований теории относительности? Как показал анализ данной стороны вопроса (в особенности в работах С. Ю. Семковского, А. Тальгеймера и А. А. Гольцмана), эти различные стороны в должной мере не дифференцировались А. К. Тимирязевым и А. А. Максимовым.
Выступая с обширным докладом в Харькове в феврале 1924 г., С. Ю. Семковский подчеркивал, что теория относительности представляет важнейший шаг в изучении времени и пространства. Отбрасывая в качестве слабо обоснованного положение А. Эйнштейна о конечности мира (указав при этом на критику математических выкладок А. Эйнштейна ленинградским физиком А. А. Фридманом), Семковский развернул спектр материалистических оснований теории относительности. В частности, было подчеркнуто, что «релятивирование» идет у Эйнштейна рука об руку не с субъективированием, а, напротив, с объективированием понятий пространства и времени, т. е. по пути дальнейшего выключения субъективности познающего «я» из представлений о природе. Принцип относительности лишь укрепляет материалистическое представление, что мир природы существует независимо и самостоятельно от процесса познания.
С. Ю. Семковский одним из первых философов-марксистов дал довольно полный анализ теории относительности А. Эйнштейна на уровне мировоззренческого, общеметодологического основания. Его выводы из рассмотрения существа теории логично вытекали из его суждений, и эти выводы убеждали в материалистичности и диалектичности теории относительности. Некоторые недочеты его позиции (к примеру, трактовка материи то в философском смысле, то в смысле естественнонаучном) не отражались на общей интерпретации теории относительности.
Научно-философский подход к теории относительности А. Эйнштейна, ее новое осмысление не только выявляли взаимосоответствие ее философского основания и материалистической диалектики, но и открывали новые перспективы в сотрудничестве философов-марксистов со специалистами-физиками.
В 20-х гг. прошли также дискуссии по проблемам соотношения марксизма и психологии, марксизма и эволюционной теории в биологии, марксизма и генетики.
Широкое внимание к проблеме соотношения марксизма и психологии было привлечено докладом профессора К. Н. Корнилова на Первом Всероссийском съезде по психоневрологии в январе 1923 г. Корнилов показал, что некоторые спорные проблемы психологии разрешимы с помощью диалектического метода более успешно, чем при традиционных подходах. Так, давно уже обсуждается вопрос о том, какой метод — экспериментальный (объективный) или самонаблюдение (субъективный метод) — нужно применять в психологии. Эта дилемма снимается; ценны оба эти метода. Дуализма души и тела, с точки зрения материалистической диалектики, тоже не существует. Марксизм, признавая психические процессы не чем иным, как свойством высокоорганизованной материи, не только не уничтожает этим психические процессы, но и считает их обладающими такой же степенью реальности, как и всякое иное свойство материи, например движение. Диалектика утверждает приоритет материи по отношению к сознанию и тем самым позволяет стоять на строго монистической позиции. Этот монизм распространяется также и на понимание социальной психологии. Социологическая сторона марксизма, подчеркнул К. Н. Корнилов, призвана объединить индивидуальную и социальную психологию.
По этой проблеме выступили ведущие психологи того времени. Примечательно, что такие крупнейшие ученые, как В. М. Бехтерев и Г. И. Челпанов, ранее негативно относившиеся к марксизму, тоже включились в дискуссию, вполне определенно проявив свою заинтересованность марксистской философией и методологией [50] .
Большое внимание общественности того десятилетия было привлечено и к оценке психоанализа 3. Фрейда, отношению марксизма к фрейдизму.
В эти годы вышли на русском языке почти все основные работы Фрейда (большей частью под редакцией проф. Е. Д. Ермакова). Появилось много его последователей. Психоанализ разрабатывался по ряду направлений и применялся в медицинской практике. В своем большинстве философы-марксисты и психологи, медики оценивали психоаналитическую концепцию как базирующуюся на принципах материализма и диалектики. Мы помещаем в данном сборнике текстов две статьи о психоанализе — Б. Э. Быховского и А. Р. Лурия — как наиболее характерные для того периода. Читатель убедится, что высокая в целом оценка фрейдовского психоанализа не мешала видеть его противоречия, ограниченность, особенно в отношении трактовки социальных явлений.
50
См.: Бехтерев В. М. Психология, рефлексология и марксизм. Л., 1925; Челпанов Г. И. Психология и марксизм. М., 1924; Спинозизм и материализм (Итоги полемики о марксизме в психологии). М., 1927.
Можно заметить, однако, что во второй половине 20-х гг. критика фрейдизма становилась все менее конструктивной, а иногда появлялись некомпетентные статьи с преобладанием политически «левой» фразы. В 1929 г. руководитель Секции естественных и точных наук Коммунистической академии О. Ю. Шмидт говорил в своем обобщающем докладе следующее: «Психоаналитическая теория… вначале заинтересовала многих марксистов и не могла не заинтересовать… Подчеркивание динамичности всех процессов нашей психологической жизни — черта прямо диалектическая. Казалось, что все хорошо. Но, некритически подходя к этой теории, мы рискуем сделать обычную ошибку, ту же, что Енчмен сделал с Павловым: взять частное учение какой-нибудь теории, превратить эту частность в абсолют и попробовать этот абсолют поставить рядом с марксизмом… Во время этой перестрелки психоанализ у нас на время погиб. Но во всяком случае лучше, если какой-нибудь десяток лет у нас какой-нибудь хорошей заграничной теорией заниматься не будут, но зато мы избавимся еще от одного уклона, — чем если бы мы допустили уклон для того, чтобы сохранить работу по этой теории. Сейчас… [мы] достаточно подросли, можно смотреть на это дело проще и можно признать, что в этой теории есть много элементов диалектики и притом близкой к материалистической, которые мы можем принять, но строго критически» [51] .
51
Шмидт О. Ю. Задачи марксистов в области естествознания//Труды Второй Всесоюзной конференции марксистско-ленинских научных учреждений. М., 1930. Вып. II. С. 17–18.
К сожалению, с начала 30-х гг. в стране создалась такая ситуация, которая на долгие годы положила конец многим плодотворным дискуссиям, в том числе и по проблеме отношения к психоаналитической концепции 3. Фрейда.
20-е гг. знали и много других интересных дискуссий: по проблемам причинности в теоретической медицине, происхождения жизни, взаимоотношения дарвинизма с мутационной теорией, отношения к евгенике и т. п.
Затронем одну из них — по вопросам взаимоотношения эволюционизма и менделевско-моргановской генетики, отношения к последней марксистов.