На плахе Таганки
Шрифт:
Удивительно, что я у Анхеля дома, в замечательной квартире, в полнокровной семье, где есть жена и дочь.
Люда ушла на занятия, а мы коротали время в кафе, за кофе, мне Анхель еще и коньяку какого-то невиданного взял и рассказывал о своих последних днях в Союзе, как над ним издевались, как не отпускали, как прорабатывали на бесконечных собраниях.
— Зачем вы едете в Испанию?
— У меня там мать.
— Да ладно, мать, раньше не было матери, теперь мать.
— Мать была всегда, кроме того, там моя Родина.
— Родина ваша здесь. Не та мать, что родила, а та, что воспитала...
Анхель рассказывал, как уже в Мадриде каждый день
Потом мы встречали из школы Сашеньку, такую прелестную, ласковую девчушку. Анхель без ума от нее. Мы поехали в консерваторию в класс драматического искусства, и я попал в ГИТИС тридцатилетней давности. Те же отрывки, тот же разбор, замечательная атмосфера кропотливой работы — учения. И что я хочу сказать: революционер-одиночка вернулся к себе домой как бы, но не изменил себе даже в быту, в работе по своей профессии.
— Страна еврейская... — говорит Анхель. — Там, в России, ребенком вывезенному, издалека казалось: Испания... засилье евреев и арабов. Со времен Сервантеса и, может быть, раньше, конечно, раньше, как только золото из открытой Колумбом Америки стало прибывать в Европу, чистота крови стала покупаться за деньги — и вот жид уже испанский дворянин, у него титул, у него власть...
— Диктатура в Испании заменила души холодильниками, одеждой, вещами. Диктатура в России принесла народу страдание и нищету. А только страдание создает предпосылки для духовной жажды... А испанцам не дали пострадать, вот в чем их беда. Я не люблю испанцев, они ничего не хотят видеть, знать. Правительство разрешило даже невинные наркотики молодежи употреблять, лишь бы она не думала, глядела бы свои синие сны под марихуану и не лезла бы никуда.
Анхель рассказывал и о том, как они на пароходе ночью отплывали из Испании под бомбежкой. Как их встретили в Ленинграде, как они кричали: «Да здравствует Сталин!»
Сейчас в Москве решается вопрос со зданием для пельменной. А мне она уже, кажется, не нужна совсем. И даже для сюжета, мне надо свой сюжет закончить.
Анхель:
— Я с этой страной прожил самые трудные годы и по-своему, чем мог, приближал перестройку, ставя прогрессивных писателей, борясь с рутиной в искусстве, борясь с рутиной и ложью в святая святых — учебном заведении, где готовят деятелей театра и кино.
16 марта 1988 г. Среда, мой день
Маслов Алексей попросил политического убежища. Зашел ночью с девушкой, чего-то собрал, сказал Щеблыкину: «Жди, я скоро вернусь» — и шагнул в полицейский участок. В 8 утра газета уже сообщила о свершившемся, указав при этом на причастность его парижских друзей. Анхель рассказывал, как и почему Андрей Тарковский ненавидел Кончаловского, как две недели жил у Анхеля и они спали на одной тахте, как по первому звонку Андрея приезжала Терехова — «она очень хорошая», Рита... она успокаивала его. Как Андрей приехал к нему окровавленный — жена Лариса ударила его канделябром по голове... Говорили о том, сколь много в «Рублеве» христианского невежества и православной путаницы, незнания, неграмотности.
Теперь я смотрю корриду — сколько же они быков убивают, куда мясо девают?
А что с Масловым? Действительно, где он? Из комиссариата он ушел, не оставив
Сегодня день рождения Шацкой — 48 лет.
17 марта 1988 г. А число мое...
Прилетает Любимов. Его «прибег» как-то клином вышиб «отбег» Маслова.
Теперь жду Люду, чтоб бежать по магазинам. Так я и не посмотрю Испанию, просижу опять в номере за дневником, перебирая наши даты. Почему-то подумал: а не повлияет ли Маслов на мое переиздание? То, что он театру сильно навредил, это ясно, долго пускать не будут, а мы уж губы раскатали — Лондон, Греция, Канада...
Думал — попишу в Мадриде повесть. В общем, и пишу ее. Все беспокоятся за Славину <Славина Зинаида — актриса театра.>, как она поведет себя, увидев Любимова. Женщина она у нас психованная — кинется со сцены на грудь и всю малину испортит. Как поведут себя журналисты, в конце концов как мы себя поведем, и главное — шеф и Катя. День сегодня ответственный, но число 17 — число мое, и да сохранит меня Иисус Христос от зависти, злости и лукавого.
20 марта 1988 г. Воскресенье
Вчера были беседа Любимова с труппой и репетиция. Кажется, отошел шеф — разговорился со мной и Кузькина вспоминал. Спектакль прошел хорошо, шеф выходил в конце на сцену, вызывал Губенко, Боровского, Буцко <Буцко Ю. М. — композитор, автор музыки к спектаклям «Мать», «Гамлет». >. После спектакля — семейный снимок. Любопытно, как отнесется советская действительность к факту присутствия Любимова и такой любви к нему со стороны труппы.
С Анхелем неважно как-то все получается, у него ориентация на начальников наших, у жены — на подруг, и я остался в одиночестве. Потом, конечно, Смехов включился, и мне горько, что Анхель не знает моей беды и наших отношений. Он тоже попал под обаяние прошлой Таганки и всех помирить хочет. А так не выйдет, ведь будет Москва и будут разговоры.
21 марта 1988 г. Понедельник
Так и не удалось с Любимовым поговорить, но у него и не было желания со мной беседовать о жизни. Он, да и я, понимаем сложность и не шибкую приятность такого разговора — вот она и вылилась в последней реплике.
А до того он говорил:
— Для того чтобы режиссеру на Западе выжить, нужно ставить как минимум 5 спектаклей в год... Надо много работать, здесь я научился работать по-другому... поэтому я выжил... Правда, и на «Таганке» «Мастер» сделан за 45 репетиций. Но была подготовлена вся техника — ходил занавес, отлажена была кран-балка... Театр в мире в плачевном состоянии. В Америке, например, театра нет и нужды в нем нет. Они могут взять любой шедевр, записанный на видео, и прокрутить у себя дома...
Все время хотелось спросить: «А зачем вы тут „выживаете“, а не живете дома, где есть и театр, и нужда в нем, да и с голоду не помрете. Ну, не будет „Мерседеса“, хотя почему!»
«Советский режиссер хочет вернуться в СССР» — с таким подзаголовком вышли газеты, и как — этому я свидетель — окрысилась Катерина: схватила газету, стала выговаривать Юрию:
— Они всегда были б...!
— Ну что ты хочешь от прессы... во всем мире она такая, лишь бы платили.
Шеф мне на программке написал: «Валерий. Побойся Бога!»