На плахе Таганки
Шрифт:
— Здравствуй, Валерий!
Мы поцеловались на прощание, и он мне сказал:
— Ну, восстанавливайся... в смысле Кузькина.
Демидова ужасающие, немыслимые вещи поведала мне. Пьяная Кузнецова подошла к ней перед началом сцены «у фонтана» и сказала: «Ты бездарь, ты интриганка, ты пользуешься связями» и т. д. и т. п.
— А я и так-то самоедством заражена и тут думаю: может быть, она права.. А Славина — мне это рассказали девочки из ее окружения — задумала уничтожить меня физически. Достала книгу черной магии и в спектакле Уильямса по действию вливает мне воду в ухо. Так однажды, говорят, она влила мне воду, которой омывали труп.
Это что же такое, Господи! Это трудно представить себе в бреду
В сцене она надела на себя столько нарядов из кожи, лис, тюля, юбок, ремней, блях, что я потерял ее задницу, запутался, где сиська, где меховая шапка. Краска Любимова — высморкать две ноздри и вытереть пальцы о майку — выстрелила аплодисментами. Я доказал ему, что не разучился ни работать, ни играть. В каждом публичном разговоре он говорил: доказывай себе и другим необходимость восстановления «Кузькина». В «Кузькине» есть темы вечные и, кроме того, там ряд блистательных актерских работ, что бывает не так часто. Зачем же ими разбрасываться? Значит, театральная задача на будущий сезон передо мной поставлена, а приехать работать он собирается (объявил на публике) в середине января и на длительный срок. И, конечно, все его пребывание было сплошной белый конь... Публикация в «Московских новостях» — потрясающий провидческий документ. Слава Богу!! Мягкой тебе посадки в благословенном Иерусалиме, дорогой наш шеф. Написал письмо Горбачеву — вот над этим-то документом и работали Филатов с Губенко 16-го числа, когда Леонид закрывался у Петьки, а Губенко, по рассказам Веньки, читал его под столом... прячась.
На Рогожской под сплошными портретами Филатова сфотографированы Губенко, Болотова, Филатов, Щацкая, Смехов, жена, девица из университета и корреспондент. Это был обед в моей бывшей квартире. «Я радуюсь, великородный витязь, что кровь его с отечеством мирится». Хочется петь и валять дурака. Вот, а еще говорят — смиряй себя молитвой и постом. Постом у меня не выходит, ни половым, ни столовым, а молюсь регулярно и завсегда... конечно, формально часто... но в Бога верую как умею.
20 мая 1988 г. Пятница
В «Литературной России» наконец-то первая рецензия Н. Кондаковой на спектакль «В. Высоцкий», по-моему, очень хорошая. Как-то коллеги отнесутся к статье и к тому, что она меня процитировала? Да хрен с ними, как бы ни отнеслись. Хочется написать Любимову письмо, сказать «спасибо» и объяснить ему, чтоб он не слушал, что ему плетут про меня. А то, что ему плетут и не так все преподносят и толкуют, в этом нет сомнения.
Теперь... что писать, что читать? В голове каша. Ждал Любимова. Теперь буду ждать премьеры «Годунова» и рецензий. Вот, однако, где разделятся мнения, вот где пища для словесных баталий, и тут уж при нынешней-то гласности и публикациях черно-белых мнений, под видом взгляда на спектакль, сводиться будут личные счеты.
Мне не дает покоя сюжет: мандарины под подушкой. Он должен быть обязательно связан с отцом и Толькой Лаптевым.
Губенко невесел сегодня на репетиции с утра. Какую-то вступительную эпитафию странную произнес:
— Благодарю всех за помощь... и даже материальную, один бы я не знаю, как справился бы... все вели себя нормально. Ну, за редким исключением.
Я опять попал в это исключение. 12-го за мной приезжали Глаголин и Ефимович <Ефимович Александр — главный администратор театра.>, а 14-го Дупак и Ефимович. Я сделал любопытное психологическое наблюдение, которое хочу осмыслить и сделать для себя какие-то важные выводы. Как все были покорны и безропотны в отношении всего, что говорилось Ю.П. и делалось им (странно, а чего он другого мог ожидать и сам меня просил: это
22 мая 1988 г. Воскресенье
Почему-то решил написать Губенко, отправил письмо, а через некоторое время пожалел — не поймут ли меня так, что я подлизываюсь.
«Дорогой Николай!
Мне показалось вчера из твоих слов перед репетицией, что тебя одолевает червь сомнения, разочарования, подозрительности или еще что-то из нашей театральной бодяги происшедшего. Говорю клятвенно: все это тебе удалось сделать за какие-то полгода благодаря твоему огромному таланту и человеческому статусу («В. Высоцкий», «Годунов» и, конечно, приезд Ю. Любимова), все это выше человеческих сил. В обычном смысле это подвиг, как нравственный, так и художественный. Он позволяет тебе еще долго смотреть на мир, на нас и на себя с высоко поднятой головой. Прости меня за пьянство, это мое горе, но к делу и к тебе это отношения не имеет.
Поклон Жанне. Обнимаю.
«Правду, исчезнувшую из русской жизни, возвращать — наше дело». А. Блок.
Кино, кажется, прочно и бесповоротно забыло про меня. Три сценария, от которых я отказался, — один хуже другого. Неужели я уже все сделал, что мог?! И заниматься мне только собственной монографией?
23 мая 1988 г. Понедельник
Опять тревожно на душе, а все ведь объясняется просто: я боюсь спектакля, боюсь сыграть его не по той схеме, что удалась мне 18-го. Надо научиться обманывать свое вдохновение, не так затрачиваться, думать о другом... молиться — единственное спасение...
Я закончил первый «тайм» без ощущения стыда. Однако «келья» прошла без вдохновения, а после «корчмы» — аплодисменты.
Демидова:
— Зорская сказала, что ты играешь гениально.
Это-то и страшно. Теперь бы закрепить хоть бы процентов на 50 то, что делал на прогоне. Господи! Пошли нам несуетности внутренней, коллеги мои дорогие!! Давайте жить мирно, пошли вам Бог мира и душевной благодати! Помогите и вы мне!! Говорят, сцена «у фонтана» прошла лучше! Может такое быть — не может такого быть!!
Куда лучше-то!!
Алексеева потрясена, как Генрихом в грузинском спектакле.
— И Губенко тебя хорошо оттеняет своей мудростью. Я не курю, а тут вышла и закурила. Это Шекспир. Много льешь на себя воды, это грубит. А от сцены «у фонтана» я ждала большего.
24 мая 1988 г. Вторник
И еще вчерашний спектакль показал, что при разумном образе жизни я с физикой справлюсь: уравновешу дыхание, распределюсь и пр. И, может быть, научусь играть его без напряжения — играючи, что называется.
Только что позвонила Муза Б.:
— Звезда первой величины... Вы интересней всех... Вы лучше всех... Я не все поняла... костюмы... На самом деле вы несравненно лучше всех. Зал оживлялся, когда появлялись вы. Нам говорили, но мы думали — подумаешь... Там и Губенко, и... но мы убедились, что это так — несравненно выше всех. И Оля вам просила передать. Очень интересный спектакль, говорит, хотя я не все поняла (скорее, не все приняла; это Найденова-то «не поняла»!).
Алексеева:
— Нерв спектакля ты, но и Губенко тебя хорошо оттеняет...