На плоту через океан
Шрифт:
— Смотрите, кровь! — крикнул один эквадорец, когда мы подошли к деревьям.
Мы остановились как вкопанные, на всех лицах — испуг: стволы были забрызганы, а в некоторых местах сплошь залиты кровью.
— Los gallinazos [33]... — заметил один из моих помощников.
По соседству с лесопильным заводом, на расстоянии нескольких футов от моих стволов, находились загоны для скота муниципальных боен Гуаякиля. Сотни стервятников кормились отбросами и, наевшись досыта, садились на окрестные крыши или на деревья, которые гнулись и чуть не ломались под их тяжестью.
Накануне вечером у них был пир. Околевший в загоне бык был выброшен им на растерзание; расправившись с тушей, многие из этих хищников провели ночь на деревьях и на навесе над моими бревнами,
— Сеньор Виллис, эта кровь — дурное предзнаменование, — сказал один из моих рабочих, серьезный парень с мрачным лицом.
— Все предзнаменования хороши, — ответил я. — Лучше кровь теперь, чем потом, когда я буду один в море. Приступим к делу, друзья!
Эти слова "когда я буду один в море" непрестанно звучали у меня в голове, и я бормотал про себя: "Пусть мои руки будут как железо, когда я стану обвязывать бревна канатами и затягивать узлы; пусть мои мысли будут быстрыми и точными, так как время не ждет!"
Точно зная, что мне нужно, я не изготовил чертежа или модели своего плота.
Мы приступили к постройке, начав с центрального бревна, к которому справа подкатили другое. Мы не вырубали на бревнах желобков для канатов, так как, в отличие от других пород, бальзовые деревья обладают наибольшей твердостью на поверхности. Мне хотелось сохранить всю крепость бревен, а также предотвратить пропитывание их морской водой; к тому же вырубание желобков потребовало бы времени, да и связывающие канаты не охватили бы бревна в местах, лишенных коры, так равномерно и крепко, как я этого хотел.
Для связывания бревен я применял полуторадюймовый манильский канат. Каждая связка скрепляла только два бревна, образуя восьмерку. Это значило, что каждая связка независима от остальных и, если одна из них разойдется или канат перетрется, другие от этого не пострадают. Скрепляя бревна, я всякий раз применял прямые узлы — самый простой и древний способ связывания. Должен сказать, что я делал связки не на равном расстоянии друг от друга, а сообразуясь с формой бревен. Чтобы бревнам было "удобно" во время путешествия, я связывал их в таком же положении, в каком они лежали на воде, когда их сплавляли вниз по рекам Паланке и Гуайяс, — мне хотелось быть в самых добрых отношениях с моими "Семью сестричками".
Бревна были довольно искривленные, и между ними имелись промежутки шириной до четырнадцати дюймов. Изрядные промежутки, и один из них, прямо по носу, казалось, расщеплял плот пополам, поэтому зрители, все время наблюдавшие за постройкой плота, с сомнением качали головой и шепотом выражали неодобрение; сидя на ограде бойни, они глазели на "одинокого мореплавателя", как меня называли в прессе во всей Южной Америке. Но прямые или искривленные бревна я крепко-накрепко связывал попарно, орудуя рычагами из мангрового дерева, так что бревна начинали стонать и скрипеть и наконец срастались в одно целое. Зная, как прочен применяемый мною канат, я был уверен, что связки не разойдутся во время урагана, даже если все остальное на плоту — кабина, такелаж, палуба и я сам — будет разбито вдребезги и смыто волнами в океан.
У меня было четверо помощников из числа рабочих Генри Коона, на заводе которого я строил плот; их предоставили в мое распоряжение. Два плотника и двое подручных. У них не было большого опыта по связыванию канатов, но они быстро освоили этот процесс. Один из плотников был на редкость способный человек. Это был искусный мастер по обработке мангрового дерева. Когда были связаны главные бревна, мне посчастливилось нанять швейцарца Джона Булмана-Коха в качестве десятника. Он прожил много лет в Эквадоре, свободно говорил по-испански и умел обращаться с рабочими. Ему тоже раньше не приходилось иметь дела с канатами и кораблями, но, будучи по профессии механиком, он удивительно быстро все схватывал. На этого степенного
Наибольшую длину — 33 фута — плот имел посередине, где находилось центральное бревно, соседние бревна были уже короче, а крайние не превышали 28 футов. Корма имела ширину в 20 футов, а носовая часть плота — 18 футов. Поперек семи основных бревен, составлявших несущую часть плота, я привязал для прочности три мангровых бревна, по одному на каждом конце плота и одно посередине. Мангровое дерево чрезвычайно крепкое и такое тяжелое, что тонет в воде. Затем поперек плота, во всю его ширину, я уложил семь бальзовых бревен диаметром от 12 до 18 дюймов. На эти бревна была положена палуба, крепко сколоченная из расщепленных пополам стволов бамбука и состоявшая из отдельных щитов, сделанных с таким расчетом, чтобы любой из них мог поднять один человек.
Далее в переднем мангровом бревне вырубили два гнезда, по одному с каждой стороны плота, в них вставили по балке мангрового дерева длиной в 16 футов. Эти балки простирались вперед и были несколько приподняты кверху, а на расстоянии 8 футов от центрального бревна они сходились вместе, образуя бушприт [34], или утлегарь [35]. Они были укреплены и привязаны так же надежно, как и семь основных бревен.
Затем принялись делать грот-мачту. Это была двойная мачта, похожая на циркуль, вставленная в гнезда, вырубленные в том же самом мангровом бревне, в котором был укреплен бушприт; стойки грот-мачты соединялись над серединой плота на высоте 30 футов над палубой. При этом я взял за образец мачты старинных эквадорских и перуанских мореходных плотов. Мы укрепили грот-мачту тремя стяжками из стального троса, из которых две были протянуты по обеим сторонам плота к корме, а третья — вперед, к концу бушприта. Фока-штаг [36] не только держал грот-мачту, но также нес кливер [37] или фок [38], которым я намеревался пользоваться в бурную погоду, когда будет небезопасно плавать с большим гротом или в том случае, если грот выйдет из строя.
Конструкция двойного бушприта была плодом многолетних размышлений, которым я предавался после того, как решил построить плот. Это было нечто совершенно необычное в практике судостроения. Здесь я руководствовался тем же принципом, что и при постройке двойной грот-мачты, а именно: равномерное распределение нагрузки по всей площади плота.
Нуждался ли я в бушприте и кливере? Я знал, что в открытом океане в любое время могу попасть в ужасную мертвую зыбь, какие свирепствуют в экваториальной зоне, и в бортовой качке потерять весь такелаж или же испытать на себе всю ярость тихоокеанского урагана, и считал целесообразным применить такого рода конструкцию, которая поможет мне успешно совершить путешествие в одиночестве. Я знал, что с кливером смогу в случае надобности свободнее маневрировать. Бушприт позволит мне установить грот-мачту к носу ближе, чем это было принято на древних плотах. Это можно сделать благодаря тому, что фока-штаг выдается далеко вперед. При таком устройстве я мог поставить и вторую мачту, что составляло вторую особенность моего плота. Я придавал большое значение задней мачте, несущей большой треугольный парус.
Третье новшество заключалось в конструкции рулевого аппарата. Древние индейцы, плавая по рекам и вдоль берегов Южной Америки, а также совершая другие плавания, пользовались только рулевым веслом — круглой лопастью, вырезанной из твердого дерева определенной породы. Эта лопасть привязывалась к длинному шесту. Такой способ управления плотом требует, чтобы один человек непрерывно стоял на вахте у рулевого весла, и он был для меня неприемлем. Мне нужен был обычный судовой штурвал [39], соединенный с обыкновенным рулем. Эту задачу было труднее всего разрешить, и пришлось перепробовать несколько конструкций. Наконец и эта работа была выполнена, и, несмотря на мрачные предсказания целого ряда моряков, уверявших, что набегающие с кормы волны в какую-нибудь неделю разобьют руль, созданный мною рулевой аппарат оказался на редкость прочным и успешно выдержал все испытания.