На «Плутоне»

***

– Подъём, ребятишки! – крик боцмана выдернул Антона из глубокого сна. – Подъём, чё спите?! Вас чё будильники не учили ставить?! Какого чёрта я должен каждое утро бегать всех подымать?! – громыхал прокуренный, хрипящий голос.

– А кто тебя, придурка, просит этой хернёй страдать? Тоже мне петух деревенский, – ворчал себе под нос Гена с нижней койки. – Колян! Антоха! Вставайте, а то ща боцман вам, как обычно, разнос устроит!

– Всё нормально, Гена, проснулись, – отозвался Антон, протирая заспанные глаза.

– Сука, как же холодно! – дрожащим голом простонал Колян. – Какого люмик опять открытым оставили?

– Так ты же последний ложился – должен был закрыть, –

– Гена! – крик боцмана гулял по нижней палубе. – Гена, поднимай своих оболдуев, пора работать!

– Проснулись, Альбертыч! – доложил Гена.

Дверь каюты со скрипом отворилась, и в проёме появился старый боцман Альбертыч. Он, как и абсолютно каждый день, был одет в плотный вязаный свитер с воротником под самый подбородок и старые потёртые штаны бледно-синего цвета, с застывшими пятнами краски и машинного масла. Боцман брил голову на лысо, а всё его смуглое лицо покрывали рубцы, шрамы и морщины.

– Вставайте, мужики. Рабочий день начинается, – теперь спокойно проговорил боцман. Его маленькие чёрные глазки осмотрели тёмную каюту матросов.

Пятая каюта, в которой жили Гена, Антон и Колян была тесной и, скорее всего, вовсе предназначалась только для одного человека. Интерьер был скуден: в дальнем конце каюты открытый иллюминатор впускал ледяной морской воздух. С одной стороны стояла двухэтажная шконка, на первом этаже которой спал старый и глуповатый матрос Гена, а на втором девятнадцатилетний матрос Антон Нетёсов. Он был ещё совсем неопытным моряков, ходившим в море буквально второй год. Из-за отсутствий навыков, он часто провоцировал боцмана на крики и ругательства. За Нетёсовым на судне в принципе закрепился ярлык чудака. Хорошего парня, но чудака, читающего какие-то непонятные книги и совсем не проявлявшим интерес к увлечениям окружающих его «нормальных» людей. В полуметре от шконки Нетёсова и Гены у стены напротив стояла вторая точно такая же двухэтажная шконяра. Верхний этаж шконки был завален спасательными жилетами, гидрокостюмами, старыми робами и зимними куртками. А на первом этаже спал Колян по прозвищу Пистолет (ненавистной кличкой его прозвали мотористы из-за неправильно сросшегося и оттого не сгибающегося среднего пальца на правой руке). Колян был старше Антона буквально на шесть лет, но уже к этому возрасту сумел обрасти женой, двумя детьми, ипотекой и бесконечно тянущимися друг за другом кредитами. Пространство между шконками и дверным проёмом делили между собой рабочий стол с одной, и умывальник с туалетным зеркалом с другой стороны.

– Мужики, в общем, собирайтесь шустрее, – сказал боцман. – Там беда случилась. Захарыч ночью умер.

Альбертыч проговорил это на столько будничным тоном, что матросы сразу и не поняли, что за работа им сегодня предстоит. Несколько секунд заспанные глаза палубной команды кружились по каюте, пытаясь переработать только что полученную информацию.

– Как умер? Почему умер? – первым очнулся Гена. Тревога и недоразумение застыли на его лице.

– Да чёрт его знает, – также буднично отвечал боцман. – На вахту не вышел, ревизор давай его будить, а тот так и остался «дрыхнуть».

В каюте повисла тишина. Гена почесал покрывшийся трёхдневной щетиной подбородок на своём морщинистом лице и уставился себе под ноги. Колян с Антоном переглянулись и как будто ждали ответа от остальных, какие эмоции надо испытывать. Захарыч был старшим помощником капитана и непосредственным начальником палубной команды. Никто из присутствующих Захарыча не любил при жизни. И за всё время совместной работы, пожалуй, не сказал в его адрес ни единого хорошего слова. Теперь почему-то Захарыч им больше не казался каким-то уж очень плохим человеком. «Кабздец, Захарыч», – грустным, поникшим шёпотом буркнул себе под нос Гена таким тоном, будто только что узнал о смерти самого близкого друга. Колян спрыгнул с шконки и босыми ногами на цыпочках пробежался по ледяной палубе в дальний конец каюты, чтобы закрыть иллюминатор, который всю ночь дарил матросам промозглый ветер. Антон запустил всю пятерню пальцев левой руки в грязные волосы. Затем он медленно провёл той же рукой вниз по узкому бледному лицу и, в конце концов, почесал ей свою жиденькую бородку. Боцман ещё какое-то время простоял в проходе, затем ушёл, не сказав ни слова. Матросы остались сидеть в полной тишине. Лишь шум безразличных солёных волн за иллюминатором напоминал им, что это просто начало очередного рабочего дня.

***

Матросы поднялись на верхнюю палубу к каюте, где жил старший помощник Захарыч. Было слышно, как на мостике капитан отдаёт какие-то распоряжения. Возле каюты Захарыча толпились члены экипажа.

– Антошка, не стесняйся, проходи! – кричал боцман.

Антон зашёл в каюту. Захарыч тихо лежал на своей шконке. Его большие голубые глаза были широко раскрыты, и, как будто, смотрели прямо в глаза Антону. Нетёсову стало не по себе. Такое ощущение, что он и не мёртв вовсе. Будто прям сейчас, не сводя с него взгляда, спросит: «Ну и чё припёрся, Нетёсов?». В каюте было холодно. Из иллюминатора завывал ледяной ветер. На столе лежала засохшая надкусанная булка с повидлом и остывший чай с молоком, в котором уже успела образоваться плесень. Нетёсов подошёл к Захарычу. Никогда прежде он не видел мёртвых людей. Тело старпома уже начали покрывать синие трупные пятна, но запаха от него ещё не было.

– Чё, Антошка, трусишь? – вошёл в каюту Гена. – Захарыч тебя и после смерти напряжёт работать, да? – и Гена разразился хохотом от собственной шутки.

– Гена, пытаешься Захарыча рассмешить? – появился Колян. – Да от тебя самого землёй сильней, чем от старпома тянет.

– Так, ребятишки, давайте Захарыча выносить, – скомандовал боцман.

Матросы взялись за края простыни, на которой в свою последнюю ночь заснул старший помощник, и аккуратно стащили его на одеяло, которое постелили заблаговременно на полу. После этого, вынесли Захарыча на одеяле из каюты.

– Боцман! – раздался крик капитана, затем его шаги по трапу с мостика. – Боцман!

– Как задолбал орать, – сквозь зубы процедил Альбертыч.

– Боцман!

– Да, Сергеич, мы тут!

– Боцман!

– Слушаю!

– Боцман, тащите Захарыча в трюм!

– В трюм? – переспросил Альбертыч. – Там же рыба.

– Ну и что, что рыба? Куда нам ещё его девать? Тащите доски из «шкипёрки», соорудите ему ящик, и в трюм. Рыбу там раскидайте аккуратно! Захарыча отсепарируйте чем-нибудь! В бэги его гроб заверните, нам ещё пароход загружать.

– Загружать? У нас же человек умер. Как же мы с трупом этим будем дальше пароход грузить? – начал возмущаться Гена, но капитан даже не посмотрел в его сторону.

– Всё ясно, боцман?

– Ясно, Сергеич.

– Пока не можем получить указаний от начальства. Нас либо обратно в порт, либо дальше на перегруз, – как бы отвечая на вопрос Гены, сказал капитан, но при этом обращаясь к боцману.

Матросы схватили одеяло, на котором лежал старпом, со всех сторон и поволокли его вниз, по трапу. Матерясь и кряхтя, они преодолели три этажа судовой надстройки и выволокли Захарыча в курилку.

– Надо бы перерыв сделать, – весь красный и облитый потом прохрипел Гена.

– А Захарыча здесь и оставим? – проговорил Колян, не отрываясь смотря на завёрнутый в простыню труп на полу. Захарыч, плотно завёрнутый в белую ткань, теперь больше походил на египетскую мумию. Лишь пятки холодных ног, которые по цвету не особо отличались от простыни, напоминали матросам, что когда-то это был их непосредственный начальник. Альбертыч и Гена потянулись за сигаретами, намекая, что объявлен перекур, но Антон остановил их фразой: