На пороге смерти
Шрифт:
М-да, я бы сказал, что в общем и целом Брайан Смит был несколько сдержан в своей оценке.
Поведение мистера Смита за рулем в настоящем случае рассматривалось обвинительной комиссией, которая возбудила против него дело по двум пунктам: угроза участникам дорожно-транспортного движения (довольно серьезно) и нанесение тяжелых телесных повреждений (очень серьезно, светит прямой дорогой в тюрьму). После тщательной проверки дела прокурор, занимающийся подобными историями в нашем уголке мира, дал санкцию на то, чтобы Смит признал себя виновным по менее серьезному пункту обвинения - угрозе участникам дорожно-транспортного движения. Ему дали шесть месяцев тюрьмы (условно) и на год лишили водительских прав. Принимая во внимание, что Смиту был назначен
Дэвид Браун собрал мою ногу за пять марафонских операций. Под конец их я был худ и слаб. Моей терпимости пришлось проходить суровую проверку. Как бы то ни было, операции дали мне реальный шанс снова начать когда-нибудь ходить. На моей ноге было закреплено большое устройство из стали и карбоновых волокон под названием внешний костный фиксатор. Восемь больших стальных стержней, называемых шанцевыми штырями, вели от фиксатора к костям над и под коленом. Пять стальных игл потоньше лучевидно выходили из колена. У них был такой вид, словно ребенок нарисовал лучи к солнцу. Благодаря им колено находилось в состояние покоя. Три раза в день медсестры вытягивали маленькие иглы и большие штыри и смачивали отверстия перекисью водорода. Я еще никогда не окунал свою ногу в керосин и не поджигал ее потом, но если мне когда-нибудь придется это сделать, то я наверняка буду чувствовать себя тогда примерно так, как при том ежедневном уходе за штырями.
19-го июня меня привезли в больницу. 25-го я впервые встал на ноги, проковылял три шага к стулу, сел на него в операционном облачении, опустил голову и тщетно пытался сдержать слезы. В случаях, подобных моим, люди внушают себе, что им повезло, просто невероятно повезло, и зачастую это срабатывает, ибо, по сути, так оно и было. Но иногда никакие внушения не помогают. Тогда люди плачут.
Через день или два после этих первых шагов началась физиотерапия. За первый заход я с помощью передвижной опоры, пошатываясь, проделал десять шагов по коридору. В то же время училась ходить еще одна пациентка - сухая восьмидесятилетняя женщина по имени Элис, перенесшая апоплексический удар. Мы то и дело подстегивали при ходьбе друг друга, если у нас еще оставались силы. На третий день я сказал Элис в коридоре, что когда она идет так, то у нее видны трусы.
"А у тебя, парень, повсюду видны щели", - пропыхтела она и поковыляла дальше.
4-го июля я мог уже так долго оставаться сидеть в кресле-каталке, что меня вывезли на погрузочную эстакаду за больницей, откуда я наблюдал за праздничным фейерверком. Стояла невероятная жара, улицы были заполнены людьми, которые все что-то ели, пили пиво и лимонад и задирали головы к небу. Тэбби стояла рядом со мной, держала меня за руку, а небо озарялось красно-зеленым и желто-синим цветом. Тэбби временно снимала комнату напротив больницы и каждое утро приносила мне яйца под майонезом и чай. Еда шла мне только на пользу. Когда я вернулся в 1997 году со своего путешествия на мотоцикле по австралийской пустыне, я весил 108 килограмм. В день, когда меня выписали из Мэнской центральной клиники, мой вес был не много не мало 82 килограмма.
После трехнедельного пребывания в больнице я 5-го июля вернулся в наш дом в Бангоре. Я ежедневно выполнял свою реабилитационную программу, состоявшую из растягиваний, наклонов и ходьбы на костылях. Я очень старался быть мужественным и уверенным в успешном исходе дела. 4-го августа мне надо было ложиться на очередную операцию в Мэнской клинике. Введя мне в руку канюлю, врач-анестезиолог сказал: "О'кей, Стивен, сейчас вы почувствуете себя так, как будто вы выпили несколько коктейлей". Я хотел сказать ему, что это здорово, потому что я вот уже одиннадцать лет как не пью коктейлей и вообще не употребляю никакого алкоголя, но прежде чем я сумел двинуть
Фактически работу над своей книгой "О писательском ремесле" я начал в ноябре или декабре 1997 года, однако несмотря на то, что для чернового варианта книги мне обычно требуется не более трех месяцев, эта еще и через полтора года была готова только наполовину. Так получилось потому, что в феврале или марте 1998 года я отложил ее - я не знал, как мне писать ее дальше и вообще, стоит ли это делать. Писать романы мне, по сути дела, доставляло столько же удовольствия, сколько и раньше, но каждое слово автобиографической книги было для меня настоящей мукой. После "Противостояния" "О писательском ремесле" была первой книгой, которую я отложил в сторону, не закончив ее, и она действительно оказалась в "долгом" ящике.
В июне 1999 года я решился все-таки закончить проклятую книгу о писательстве в течении лета, а потом пусть там Сюзан Молдоу и Нэн Грэм в издательстве "Скрибнер" решают, получилась она или нет, думал я. Подготовленный к самому худшему, я перечитал рукопись и установил, что она мне по-своему нравится. К тому же конец пути мне теперь виделся отчетливо. Изложение истории своей жизни, где я пытаюсь раскрыть перед читателем некоторые ситуации и обстоятельства, благодаря которым я стал тем писателем, коим являюсь сегодня, я уже закончил; "технические" вопросы моего творчества тоже были освещены достаточно, по крайней мере те, которые казались мне наиболее важными. Не хватало только главной части о самом "писательском ремесле", в которой я хотел по возможности ответить на все вопросы, задаваемые мне на семинарах и лекциях, а также на вопросы, которых я всегда очень жду, - о языке.
В блаженном неведении того, что мне менее чем через сорок восемь часов предстоит маленькая встреча с Брайаном Смитом (не забудем и ротвейлера Буллета), я вечером 17-го июня сел за наш стол в столовой и перечислил на бумаге все вопросы и пункты, которые хотел затронуть в своей книге. На следующий день я написал первые четыре страницы центральной главы "О писательском ремесле". И в этой стадии рукопись находилась в конце июля, когда я решил снова взяться за нее... или по крайней мере попытаться сделать это.
Мне не хотелось опять приниматься за работу. У меня сильно болела нога, я не мог согнуть правое колено и был прикован к передвижной опоре. Мне было почти невозможно представить себе, как я смогу более или менее длительное время просидеть за письменным столом, пусть даже в кресле-каталке. Сломанное бедро примерно через сорок минут превращало сидение в пытку; часа через полтора у меня вообще пропадала охота ко всему. К тому же сама книга угнетала меня больше, чем когда-либо: как должен был я описывать диалоги, действующих лиц и свои поиски литературного агента, когда жизненно важным вопросом для меня было, сколько там времени у меня остается до следующей дозы перкоцета.
Но все же одновременно с тем у меня было чувство, что я достиг точки, у которой у меня не оставалось больше выбора. Я уже часто находился в пренеприятных ситуациях, с которыми мне удавалось справиться, прибегнув к писательству, по крайней мере работа помогала мне на некоторое время забыть проблемы. Я надеялся, что так будет и на сей раз. Ввиду моих нестерпимых болей и непригодности к какой-либо физической активности эта надежда могла показаться смехотворной, однако где-то в задней части моей головы неустанно и упрямо шептал тот голос: "пора, опять пора". Мне не обязательно повиноваться этому голосу, но мне трудно ему не верить.