На поющей планете. (сборник)
Шрифт:
Трансляторы опять перенастроили приблизительно на ту же фокусировку, с которой улетел Тюнин, чтобы — круг или не круг — я вернулся хоть в каком-нибудь виде. Оборудовали мой скафандр новейшими автоматами звуко- и видеозаписи. В часы медитации я навсегда прощался с собой, со всем миром и все никак не мог проститься по-настоящему. Во мне теплилась какая-то наивная надежда, похожая на интуицию. А моя интуиция, надо сказать, никогда меня не подводила, много раз я испытывал ее и в Космосе, и на Земле. Она тайком нашептывала мне, что я вернусь, что мой полет будет «третьим решительным» и что мне, по крайней мере, удастся сжать десятилетия одинокой жизни в несколько полезных для науки дней.
Полет не особенно отличался от уже испытанных шести секунд в темном туннеле с фосфоресцирующими, будто сквозь туман, радужными стенами. Не отличался физически, потому что два часа — это два часа, и иногда они могут душу вынуть бесконечным чередованием минут. Я нарочно пытался взглянуть на большой хронометр с встроенным в него компьютером, прикрепленный к рукаву, но не мог пошевельнуть ни рукой, ни головой. «Всасывание» на этот раз было таким сильным, что, казалось, склеило все, что только могло во мне двигаться. Мое тело летело сквозь какую-то осязаемую массу и в то же время не встречало сопротивления, оно было спеленуто, как кокон. Видимо, шести секунд первых полетов было недостаточно, чтобы обнаружить этот парадокс движения в туннеле. Эти мысли меня отвлекли, и я начал считать с опозданием, но цифры в мозгу следовали одна за другой нормально и беспрепятственно. Я сосчитал до восьмидесяти трех, и не успел произнести в уме следующее «восемьдесят...», когда сквозь меня пробежала знакомая дрожь в миллионную секунды, означавшая соприкосновение с материальным телом. Должно быть, начав считать, я невольно закрыл глаза, чтобы сосредоточиться. Я немного подождал, потом сильно сжал веки и почувствовал, что жив. Сглотнул слюну — горло тоже ожило. Сказал себе: «Готово!» и услышал это же слово в мозгу, в котором токи, видимо, не переставали бежать привычными путями. Только тогда я решился приподнять веки.
Меня окружала та же темнота, — без мерцания стен туннеля, — что и при закрытых глазах. Словно я ткнулся головой во что-то мягкое и непроглядное. Мне никогда не приходилось утопать в торфяном болоте, но это первое, что пришло мне в голову. Мне казалось, что я попал в бездонное болото, хотя теоретически это не могло произойти так сразу. В мускулах ощущалось движение, но, как и раньше, я не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Подумалось, что так, наверное, и Крейтон лежит в каком-нибудь заповедном болоте, потому мы его не нашли. Может быть, в этом же самом, несмотря на разницу в фокусировке трансляторов.
Я сделал вдох — дыхание было нормальное. Повреждений в скафандре как будто не было. Попробовал повернуться всем телом, чтобы ощутить среду, в которую попал, — напрасно. За мягкостью ощущалось что-то неподатливое. И понял, что мягкое вещество — это надувные ткани скафандра, который должен предохранять нас и в том случае, если придется опуститься на воду. В болоте, следовательно, утонуть было бы еще труднее. Однако мягкость была не везде одинакова. Это помогло мне постепенно сориентироваться в положении моего тела. Я не лежал головой вниз, потому что только в состоянии невесомости за это время кровь не прихлынула бы в нее до отказа. Внезапно я ощутил вибрацию. То твердое, на чем я лежал, чуть ощутимо вибрировало. Тело испытателя трудно обмануть, попав в любую машину, оно в первую очередь прислушивается к вибрациям...
Да, я, видимо, лежал в какой-то бесшумной машине и вместе с ней куда-то летел. А когда и как я попал в нее?.. Однако рассудок все еще не верил показаниям чувств. Мне не раз приходилось солоно из-за них в испытательных космических полетах при разных режимах. Я даже решил выругаться по-нашему, по-космонавтски, да завернуть покрепче, чтобы еще раз проверить и себя, и «докладчиков». Но меня опередил какой-то голос. Он раздался над самым моим ухом, так что, не лежи я как в заколоченном гробу, наверное, подпрыгнул бы:
— Вы меня слышите?
Я стиснул зубы — челюстями, по крайней мере, можно было двигать. Мне даже показалось, что я услышал, как они сомкнулись. Однако голос прогремел повторно, будто раздраженный помехами в аппаратуре оператор опробовал микрофон:
— Иванов, вы меня слышите?
Ого, сказал я себе, потому что парень я был довольно хладнокровный, ого, раз и собственное имя слышишь, значит, ты впрямь сбрендил! Теперь остается, чтобы навстречу вышел лев, заревел глухим басом и сказал: «Привет, дедка!» Но раз ты можешь утверждать, что сбрендил, значит, тут что-то вроде кратковременных эйдетических явлений. Я натренировался на них в камерах молчания. Не бог весь какая опасность, — поболтать с тем, кто непрошенным влезет в мозги. Будет над чем посмеяться потом, при прослушивании записи.
— Да, — ответил я с иронической любезностью, потому что все равно ничего не мог предпринять, прежде чем окончательно справлюсь с собой. — Я к вашим услугам. А кто вы такой?
Ответ, однако, был более чем странным для эйдетического образа:
— На разговоры нет времени. За десять минут вы должны решить, останетесь здесь или вернетесь.
Ну, такого забавного вопроса в моем мозгу не было, а гроб, в котором я находился, меньше всего располагал к постоянному пребыванию.
— Вернусь, конечно. Но не раньше, чем сделаю дело и не без вашей помощи. К сожалению, крылышек у меня нет...
Меня бесцеремонно прервали:
— Ваше решение будем считать окончательным.
— Ого, — ухмыльнулся я в устрашающе сгущавшуюся темноту, что плыла перед глазами. — Почему такая спешка?
— Иванов, это не галлюцинация. И времени у вас действительно в обрез. Если хотите вернуться в более или менее человеческом виде, через десять минут вы должны вылететь обратно. Каждая минута стоит вам двух лет жизни.
Я выслушал эту строгую тираду и не на шутку забеспокоился. При эйдетических явлениях в определенный момент должны появляться и зрительные образы. Даже галлюцинации слуха никогда не бывают чисто слуховыми. А темнота перед глазами, хотя и вибрировала, оставалась мертвой.
— Ну-ка, повторите, — произнес я. — Только потише, а то порвете мне барабанные перепонки.
Тот же нервный диспетчерский голос повторил почти дословно все сказанное, на этот раз он и впрямь звучал тише. Я задохнулся:
— Но ведь я... Неужели это правда...
В голосе прозвучала ярость:
— Правда! Почему вы не прекращаете свой нелепый эксперимент? Мы же вернули вам Тюнина, вы что — не поняли нашего жеста? Вы ведь не так глупы.
Но я тут же продемонстрировал свою глупость:
— Откуда вам известно мое имя?
— Из архива вашего института.
Я онемел еще на десять драгоценных секунд. Мне с убийственным великодушием предложили:
— Можете спрашивать. — Это прозвучало, как разрешение иметь последнее желание, которое давалось осужденному на смерть в старых романах.
— Почему я ничего не вижу?
— Потому что вы решили вернуться.
— Значит, вы не разрешаете мне смотреть! — раскричался я почти истерично. — Где я нахожусь? Почему не могу...