На птичьих правах
Шрифт:
Татьяна удивилась, заахала, но, как Василию показалось, ее больше поразил сам факт его звонка, а не то, что он рассказал.
— Ну, этого следовало ожидать, — почему-то сказала она. — Что же я могу тебе посоветовать? Не знаю. Может, водичкой святой их побрызгать? У меня нет опыта в таких делах. Ну, а вообще-то, как ты живешь?
Василий спешно попрощался и повесил трубку. В тот же день он, пряча лицо в воротник плаща, зашел в первую попавшуюся церквушку и, остановив какую-то старуху в черном платочке, попросил нацедить ему поллитра святой воды в бутыль из-под импортного коньяка. Угодники на стенах смотрели неодобрительно.
Старушка сурово покачала головой.
— Где же ее взять-то сейчас, водицу святую? Нешто тут магазин? В крещенье приходи, тогда и вода будет. Совсем без понятия народ.
Василий всхлипнул и пошел к выходу.
— Постой-ка, — старушка цепко ухватила его за рукав. — Али очень надо?
— Очень…
— Ну, дак ладно. Приходи завтра в тот же час. Спроси Манефу. Меня тут все знают. Я тебе из дома принесу.
— А сегодня никак нельзя?
— Живу далеко.
— Да я на машине, вмиг домчимся.
— Э, как тебе приперло, прости господи. Ну, поехали, когда так.
Проездили долго. Да Манефа еще не отпустила сразу, усадила пить чай с вареньем из розовых лепестков. Лепестки скрипели на зубах, во рту пахло розами, на душе было тяжело. Манефа не выпытывала, что, мол, приключилось, рассказать самому было стыдно — еще не поверит старушка, прогонит. А уходить не хотелось. Так уютно, тихо было в Манефиной комнатушке, и никаких оборотней. Нормальные голуби за окном постанывают.
— Хотите, я вам карбонат привезу или шейку, — расчувствовался Василий.
— Что за шейка такая? — удивилась старуха.
Василий удивился еще больше:
— Неужто не слыхали?
— Э, милый. Я мясо-то лет двадцать уже как не ела.
Вася широко улыбнулся:
— Да я бесплатно. Как говорится — ты мне, я тебе.
— Вот ты какой, — старушка отхлебнула из своей чашечки и вытерла губы белым платочком. — Думаешь, я жадная али нищая, может? Нет, милый, не угадал. Я, конечно, старуха неграмотная, ты, может, посмеешься надо мной, а я все думаю: как же это им страшно, родимым, когда их убивать ведут. Скажешь, скотина глупая, не понимает? А вот и нет. Все понимает, у нее, у скотины-то, слезы текут и сердце екает, как вот если бы тебя вели. А убьют тебя, — заговорила вдруг глухо и страшно Манефа, — мозги, сердце твое продавать станут, и голову мертвую — в витрину.
Старуха брови нахмурила и пальцем Васе по лбу — тюк!
Василий вздрогнул и сразу начал собираться.
— Али ждет тебя кто? — старуха так и уставилась ему в зрачки. «А может, и она тоже… как те… мои, — мысль мелькнула. — Да нет, глупости».
— Никто меня не ждет, только пора уже, поздно.
— Ночевать-то не будешь? Есть где, — старуха смотрела строго, и Вася едва удержал готовое сорваться: «Были бы вы, бабуля, лет на пятьдесят помоложе».
А старуха словно услышала не сказанные Васей глупые слова, поглядела жалеючи, головой покачала и закрыла за ним дверь.
Было одиннадцать часов вечера. В Васиной квартире гулко ухала музыка.
«До „Шарпа“ добрались, мерзавцы», — подумал Василий и любовно погладил оттопырившийся карман плаща. Там, объятая импортной бутылкой, переливалась при каждом его шаге святая вода. «Ну, берегитесь».
Он осторожно извлек заткнутую капроновой пробкой бутыль, распахнул дверь маленькой комнаты и на манер гранаты занес бутыль над головой. «Ложитесь, гады!» — намеревался крикнуть Василий, но так и остался с раскрытым ртом, пораженный представшим зрелищем.
Комната была полна народу. Стола не было. Гости сидели по-турецки прямо на ковре. Чета оборотней сновала между гостями, предлагая им отведать черной игры и семги из Васиного холодильника. В такт музыке глаза гостей вспыхивали то красным, то зеленым, некоторые танцевали «брейк». Вероятно, это была дискотека. Особенно усердствовал один, похожий на стилягу пятидесятых годов, с длинным лошадиным лицом и отвратительной ухмылкой, в которой обнажались длинные зубы и красные десны. Он встряхивал волосами, мотал головой и топотал по коврам, как жеребец. Вася вгляделся попристальней и обнаружил, что обряженные в широченные клеши ноги гостя действительно заканчивались увесистыми, начищенными черной ваксой копытами.
— Ложитесь, гады, — слегка придя в себя, промолвил Василий Петрович, пытаясь выдернуть капроновую пробку, но тут обладатель гривы и копыт подскочил к Василию, вырвал бутылку у него из рук и, впившись длинными зубами, с характерным звуком выдернул пробку. Потом он запрокинул башку, разинул свою громадную пасть и с вытянутой руки вылил содержимое бутылки прямо себе в желудок, не делая никаких глотательных движений. После этого непарнокопытный засветился голубым и еще веселей пустился в пляс по Васиным коврам, а Вася, понурясь, пошел прочь из комнаты.
На Васиной тахте уютно спали детишки оборотней. Вася постоял над ними, повздыхал и даже поправил одеяло (он вообще любил детей), а потом вышел на балкон. Через открытое окно маленькой комнаты донесся голос самки:
— А я говорю, детей надо отдать на обучение к вампирам. Отличная специальность, хлебная, выражаясь фигурально. А практику смогут прямо на дому проходить, — и она ударила костистым кулаком в стенку Васиной комнаты.
Непарнокопытный крутанул ручку «Шарпа» и, кажется, пробежался по потолку. Сверху застучали:
— Товарищи, прекращайте, уже одиннадцать часов.
— Да у кого же это хулиганят? — спросили с третьего этажа.
— У Василия Петровича, — откликнулись во дворе, — а еще директор. Срамотища!
Вася подошел к телефону и обреченно крутанул диск два раза.
Наутро, переночевав в милиции, Василий понуро брел на работу, хрустя в кармане новенькой квитанцией на штраф за хулиганство. «Как же это они меня так ловко?» — недоумевал он. До сих пор обводил вокруг пальца он, и теперь чувствовал себя обманутым и поруганным.