На пути к совершенству. Повесть
Шрифт:
Философ этот, как следовало, из программы, был одним из крупнейших мыслителей в истории, оказавшим огромное влияние как на религии Запада, так и религии Востока, и был чтим в них до сих пор. Алексею показалось, что он когда-то слышал его имя раньше.
Он смотрел передачу, и внезапно в его голове возникла мысль: а может с этого Магнуса и начать. Может с его книг начать что-то менять в своей жизни. Нет, Алексей не был воцерковлен. Его даже было сложно назвать стихийным верующим. Но если бы его спросили – верит ли он, что миром управляет какая-то высшая сила, он, скорее всего, ответил бы утвердительно. Впрочем, против религий он также особо ничего не имел. Тут дело было в другом. Алексей
Фигура Магнуса Каэкского увлекла его тем, что, из рассуждений участников передачи, Алексей представил его кем-то вроде повара, который из воды мог создать кулинарный шедевр. Религия и вера были доступны всем. Например, религиозными себя считали и многие родственники, и многие знакомые Алексея. Казалось их вера и религия были чем-то простым и понятным. В них были лица и имена, известные всему миру, включая атеистов.
Но Магнус массам не был знаком. Скорее, его можно было назвать представителем духовной и интеллектуальной элиты, владевшей сложным, доступным столь же элитарному кругу специалистов и посвященных, знанием о вере, раскрывавшим все ее тонкости, дававшим возможность свободно в ней ориентироваться.
Это интриговало Алексея, это привлекало его. Уже на следующий день он зашел в книжный и, недолго подумав, какой из трудов Магнуса Каэкского приобрести, купил его трактат под названием «Дозволь открыться Тебе» – по словам специалистов из передачи, этот трактат был одним из самых важных в наследии философа.
Он начал его читать в тот же день, и первые главы давались ему с огромным трудом. Это были сплошь восхваления Всевышнего, написанные чрезвычайно эмоциональной, переполненной эпитетами, витиеватой речью. Алексею все время переходилось перелистывать в конец, чтобы прочесть множество сносок с пояснительными комментариями. Ему приходилось заставлять себя. Он читал во время перерывов на работе и иногда дома.
На рынке он лишь пару раз поймал удивленные взгляды других продавцов, что даже польстило ему и придало сил. Но очень быстро он понял, что, в целом, всем абсолютно все равно, что он читает. Дело к тому моменту пошло быстрее – он привык к языку книги. Однако неделю назад он оставил это занятие, каждый день намереваясь к нему вернуться. И вот, наконец, он это сделал. Возможно, если бы не последние события, то и не вернулся бы.
Он нашел примерно то место, где бросил тогда чтение.
«Нет места, где бы не было Тебя! Даже в сердце моем есть Ты, хотя по злобе своей и слепоте в юные годы свои, я не чувствовал и не видел Тебя»
Он остановился на несколько мгновений. Он сидел на строительном рынке. Перед ним был магазин, где продавалась спецодежда, справа – еще один магазин с сантехникой, слева – выход. Вокруг стоял негромкий гомон продавцов и покупателей. Алексей продолжил читать.
Это был раздел о сочувствии.
«Те, кто сочувствуют попавшим в беду, не умиляются разве они себе и не думает разве они о себе часто: вот прекрасны мы! Но разве такой человек, радующийся своему сочувствию, умиляющийся ему, не хочет ли он хотя бы иногда, чтобы несчастья с другими происходили чаще, чтобы он и еще раз, и еще раз мог умиляться своему чувству? Не лучше ли, преисполнившись любви к Тебе, взглянуть на страдание другого, помня о том, что оно лишь испытание, Тобой созданное, Тобой осмысленное до каждой мелочи, до каждого вздоха страдающего. Возлюбить должно не само страдание, но замысел твой и повести другого, если можешь, к этой любви».
Алексей остановился и еще раз медленно перечитал эти строки. Затем продолжил.
«Но слеп и безумен также и тот, кто смеется над несчастием другого. И погибель его не в том, что осудят его окружающие, но потому что кинжал раскаленный он втыкает в сердце свое, в обитель Твою. Но Ты, как терпеливый отец, ждущий, когда чадо его по неразумию своему не слушающее его, одумается, не уходишь оттуда, а все ждешь и ждешь исцеления безумца. Так что же делать сочувствующим? Любовь к Тебе – один лишь путь. Я вижу несчастного – не скорблю о нем, протягиваю ему чашу испить воды и рассказываю ему о любви к Тебе, и сам Тебя ищу в нем»
Впервые Алексей читал трактат Магнуса Каэкского с искренней заинтересованностью. В детстве от взрослых и учителей он привык слышать повеления сочувствовать и испытывать сострадание. К предложению задуматься о природе и значении этих чувств, засомневаться в их полезности, он был не вполне готов.
Не скорби о нем. Не смейся над ним. Помоги. Поведи к любви и сам в нем ищи Высшее.
Алексей отложил книгу и несколько минут думал.
– Предложить той пожилой женщине, чей внук уже мертв, той женщине, что вчера в оцепенении стояла у дома № 34 по Апрельской улице, полюбить замысел – не странная ли затея?
Не придя к ясному заключению, он продолжил чтение. В следующем разделе речь шла злой природе человека. И он показался Алексею еще более необычным.
«… бесстыдный насмешник моет свою свинью, наряжает ее в тунику, учит ее выполнять простые приказы – по слову его выходить из загона и по слову его – заходить. Он может даже бить ее нещадно за то, что она валяется в грязи. Разве преобразится свинья тогда в человека? Нет, все так же она, завидев грязь, обрадуется ей как младенец груди материнской и бросится валяться в ней, даже зная о наказании. Чем лучше человек? Какими бы науками себя не совершенствовал он себя, как бы не пестовал в себе добрые мысли, каким бы страшным ни было наказание ему грозящее, все равно стремится он к нечистотам, ко злу. Любит нечистоты, помыслы к ним устремляет.
Таков человек всегда: в старости, в зрелости, в юности, в детстве. Но почему же мы умиляемся детям? Почему говорим: невинное дитя, почему говорим: младенец чист? Разве чисты они, разве святы они пред Тобою? Или не человеки они? Мать скажет – умиляться ребенку правильно и хорошо, и что чувство мое идет из нутра моего. Возможно, и так, но чему умиляемся мы? Ребенку, что идет на ногах своих впервые в своей жизни, чтобы забрать сласть себе? Чтобы крикнуть: «Хочу»?
Что мы чувствуем? Мы осязаем обман, но не желаем его осязать. От Тебя отвернуться хотим, ибо истина Твоя горька, хоть и несет спасение. Дети твои – от явления в этот мир и до обращения в прах до праха несут на себе отметину – след челюстей звериных. А мы видеть этого не желаем и говорим: невинные! И говорим: чистые! Но есть ли чистота, кроме как в Тебе?!
Чист разве ребенок, безгрешен ли он? Он все тот же человек, загнанный в грязь своим пращуром. Он не может до поры сквернословить, ибо еще не успел выучить страшных слов. Он не может убить, поскольку не имеет еще таких сил, чтобы заставить другого прекратить дышать, но разве чище он от этого? Нет. Крик его, еще лежащего в колыбельке, нетерпеливый и пронзительный, бездумный, которым он зовет мать, желая ее молока, желая ее рук, ее взгляда, не испытывая ничего, кроме своего желания, уже есть крик зверя, уже есть свидетельство проклятия – губительного наследства нашего праотца-человека. В одном ребенок превосходит взрослого. Еще не одурманенный разумом он восприимчивее к слову Твоему. А в остальном, умиляться ребенку мы можем, лишь видя в нем и пестуя в нем Тебя, и через него, стараясь приближаться к Тебе еще ближе».
Конец ознакомительного фрагмента.