На реках Вавилонских
Шрифт:
Слова Лейкиной-Свирской подхватывает Елена Александровна Павлова, выпускница 1914 года: «Долго я буду помнить своего самого любимого учителя Александра Людвиговича Савича. Уроки Савича я всегда посещала с особым удовольствием и интересом. Он настолько увлекал всех нас, что мы жалели, что звенит звонок и урок надо заканчивать».
17
Центробежная сила родства стягивала их всех в близкий круг. Новую квартиру Александр выбрал поближе к семье старшего брата, причем удалось найти прямо на Гатчинской, буквально через пару домов.
Павел Трофимович Магдебург, как свидетельствует справочник «Весь Петербург» за тот год, также перебрался на Петроградскую сторону –
– Мы с Германом водили жен посмотреть модную «босоножку» – Айседору Дункан, – принимая у Евгении Трофимовны чашечку из сервиза «Голубые мечи», сказал Александр, – Петр Андреевич так увлекся, что в училище теперь введены занятия пластикой. А наши дамы-преподавательницы ставят музыкальный спектакль.
– Босыми будут танцевать по классу? Подходящее занятие.
– Знаем-знаем твой скептицизм.
– Не строй из меня ретрограда. Женщина-мать должна быть образованна. Но женщина-преподавательница, прости, Шурочка. Видишь ли, мужчина выходит на кафедру к слушателям, встав из-за письменного стола. А женщина? От пеленок, от корыта.
– Михаил, я добросовестно к урокам готовлюсь и предмет свой знаю хорошо, – запальчиво возмутилась Шурочка. – А с Игорьком няня сидит!
– Непозволительно мало для учителя хорошо знать свой предмет. Он должен быть самостоятельным в своих суждениях. Не обижайся, Шурочка, я знаю, что ты при желании нас легко заменишь, но беда-то в том, что мы с Сашей тебя в твоем самом главном деле заменить никак не сможем, – он улыбнулся и слегка покосился на заметно располневшую талию невестки.
– На Путиловском заводе жена одного фабричного инженера открыла прямо у себя в квартире детский сад и начальную школу, – Александр поспешил перевести разговор на другую тему. – Сейчас собирают средства среди служащих завода, чтобы открыть училище. Герда приглашают взять на себя руководство. Он и меня зовет на начальные классы.
– И что ты думаешь?
– Согласился уже. Пока, правда, беру сверхштатно несколько уроков. Но мне крайне интересно. Герд собирается набирать детей рабочих Путиловского завода.
…Это легче сказать – набирать детей рабочих. Кому из них заводская зарплата позволяла отправить мальчишку в училище? В Ларинской гимназии, где учились, как известно, «купеческие» дети и стоимость обучения считалась довольно приемлемой, и то приходилось собирать на стипендии деньги и даже куртки на благотворительных танцевальных вечерах. Герд убедил руководство завода помочь школе и помещением для занятий, и полноценной годичной субсидией. Недействующую деревянную церквушку выделили под театр.
Традиционно об обучении девочек из фабричной среды никто и не помышлял, их уделом было либо домашнее хозяйство, либо работа по найму в прислугах или на той же фабрике. Введенное Гердом совместное обучение вырывало их из замкнутого круга между корытом и ткацким станком. Пожалуй, труднее всего было преодолеть многоступенчатость в образовании – Путиловское училище стало первым опытом слияния начальных классов и старших, прообразом «восьмилетки». Современная система образования, по существу, базируется на достижениях педагогической науки и опытах выдающихся педагогов «новых передовых школ»: Владимира Герда, Петра Германа, Александра Савича, Виктора Сороки-Росинского и многих других.
Горячо увлеченный социал-демократическими идеями, впоследствии член фракции меньшевиков РСДРП, Владимир Герд был активистом учительского движения, одним из создателей Учительского союза…
Евгения Трофимовна в спор не вступала. Она достоверно знала, что идея женского образования в их семье не приветствуется. Муж был категорически против ее желания поступить на акушерские курсы. Не помогла в дискуссии и история однокашника Михаила Людвиговича, Павла Королева, чей развод стал в Нежине притчей во языцех. По окончанию института Павел Яковлевич получил назначение в Житомир, куда поехал с молодой женой Марией, дочерью известного торговца соленьями Москаленко, поставщика знаменитых нежинских огурцов. Мария Николаевна, хорошая, кстати, знакомая Евгении Трофимовны, с которой она училась вместе в гимназии Кушакевич, оставив мужа, уехала в Киев учиться на высших женских курсах. Сынишку, четырехлетнего Сережу Королева, бросила на руки родителям. Так старики и воспитывали его, пока дочь снова не вышла замуж. Водили на полеты Уточкина смотреть.
Впрочем, Тамару Савич сверх гимназической программы учили французскому и музыке. К музыке относились особенно серьезно, успехи девочка делала необыкновенные, и учитель поговаривал, что ее пора показывать в консерваторию.
Был Михаил Людвигович пунктуален и строг, в суждениях категоричен. Вся семья знала, когда у него заканчивается последний урок, сколько потребуется времени, чтобы дойти от гимназии до дома – шел он всегда пешком, для моциона. Когда в передней коротко и звучно звенел звонок, жена и дети чинно сидели в столовой у накрытого стола, из-под начищенных приборов топорщились крахмальные салфетки, а горничная отворяла дверь.
…Когда мы жили на Климове, Тамара Михайловна, высокомерно пренебрегая коммунальным убожеством, из всех потерь и осколков, уцелевших после конфискаций и эвакуаций, пыталась удержать и воссоздать ритуал, который был принят в доме отца. Дети сидели за столом, не смея перебивать старших, около приборов лежали вышитые салфетки, суп из кастрюли с облупленной эмалью переливали в фарфоровую супницу…
…В коммунальных квартирах долго доживали растерявшие своих мужчин по баталиям века питерские старушки. Неуверенными шагами они брели по длинным, как трамваи, коридорам в ботиках с галошами и в маленьких фетровых шляпках. В комнатушках, отрезанных от барских квартир, заставленных мебелью красного дерева с подвязанными ножками, под высокими картинами в тяжелых бронзовых рамах, они серебряными щипчиками клали в японские чашки сахар из хрустальных сахарниц и размешивали, придерживая фарфор белыми птичьими лапками. Кружевные вязаные шали, желтые полуслепые фотографии, книжные полки, уходящие в потолок, и низенькие складные лесенки к ним. Даже не «осколки разбитого вдребезги» – истертые в пыль крошки; мучительные потуги что-то удержать – подшивки журналов «Столица и усадьба», правильная петербургская речь, прямые спины.
Мы протискивались мимо шкафчика, в котором плотно прижимались друг к другу томики «Тысяча и одна ночь» и чашки с таинственным названием «Голубые мечи», мимо резного буфета с вырванными при обыске замками. Полкомнаты занимал рояль. Под ним на раскладушке спал мой младший брат.
Когда мы перебрались в Москву и привезли в новую квартиру «икеевскую» мебель, Аня, расставляя керамические кружки, взмолилась: «Мама, только ради Бога, не везите из Петербурга картины. Я этой нищеты больше видеть не могу»…
19 апреля 1913 года у Александра Савича родилась дочь Галина. Единственная женщина в «мужской» породе Александра Людвиговича, она станет военным врачом; всю войну, от Москвы до Манчжурии, будет оперировать в санитарном поезде. Так и не выйдет замуж.
Боря Савич, выпускник первого класса, принес похвальную грамоту – богатую, с репродукциями, посвященными 300-летию дома Романовых: портреты Михаила Федоровича, Александра Павловича, Николая Александровича, Александры Федоровны и царевича Алексея, все в золотых округлых рамках.