На росстанях

Колас Якуб Михайлович

Она снова оживляется, с жаром принимается за работу. Через четверть часа они окончили переписывание.

— Ну, теперь меня не возьмешь за рубль двадцать! — говорит учительница, пряча расписание.

Речь ее развязная, бойкая. С Лобановичем держится по-товарищески. Лобанович присматривается к ней, раздумывает, к какой категории женщин ее отнести. Она напоминает ему тургеневскую нигилистку.

— Ну, как вы вообще смотрите на свою учительскую миссию? — спрашивает он.

— Ох, скажу вам, нудное это дело! Да я его и не знаю.

А вы так напугали меня, хотелось повернуть отсюда и дать драпака. Я только утешаю себя тем, что, к счастью, вы мой сосед, и надеюсь, что вы поможете мне, если я иногда упрусь лбом в стену.

— Видите, Ольга Викторовна, все дело в том, чтобы полюбить свою работу. Если вы полюбите ее и увлечетесь ею, то найдете способ устранить и преодолеть препятствия, когда они встретятся.

— Чтобы полюбить свое дело, нужно еще и верить в его смысл, — замечает Ольга Викторовна. Она опускает глаза, будто веры у нее как раз и не хватает, только сказать она об этом не отваживается.

— Но ведь вы, наверное, верите, если выбрали себе учительскую дорогу.

— Вы думаете, все учителя так увлечены своим делом, что целиком отдаются ему? — вопросом отвечает Ольга Викторовна, видимо уклоняясь от прямого ответа. Потом она поднимает глаза на Лобановича. — Андрей Петрович, скажите, пожалуйста, добро вы творите народу или зло, забивая головы детей и их чистые души всякой казенной трухой?

"Ах, вот ты какая!" — думает Лобанович и чувствует, как больно уколола его эта странная девушка.

— Тот, кто знает, что он сознательно начиняет детские мозги этой, как вы называете, казенной трухой, тот мерзавец, либо несчастный, безвольный человек, или просто ремесленник, готовый за деньги делать все что хочешь. Но что мешает отбросить эту труху и направить внимание детей в другую сторону?

— Как же это сделать? — спрашивает Ольга Викторовна.

— Вот это и надо обдумать. Я знаю, что такая работа в тайне не останется.

Дальнейший разговор сближает их, рассеивает недоверие и настороженность, которые мешают проявлению искренности и прямоты в отношениях людей, особенно малознакомых.

Ольга Викторовна рассказывает, как летом она жила среди студентов и учителей, какие разговоры велись между ними, как враждебно настроены они против этой "казенной трухи". У нее есть интересные книги, которыми она охотно поделится со своим соседом. Беседа тянется за полночь, пока Лобанович, как хозяин, не вспоминает, что учительница устала с дороги, что ей нужно отдохнуть.

А со двора на них смотрит не одна только черная, молчаливая ночь: дьячок Ботяновский стоит на границе света, падающего из окна учительской квартиры, и густо нависшей над землей тьмы. Он пристально всматривается в молодую пару, ловит каждое движение их мысли на лицах. В его голове копошатся разные предположения, догадки, а когда он убеждается, что эта чернявая стриженая девушка остается здесь ночевать, удивлению и возмущению дьячка нет предела.

XIX

Ольга Викторовна взяла с Лобановича слово, что он в ближайший праздничный день наведается к ней. На этом они и расстались.

А тем временем дьячок Ботяновский не мог удержаться, чтобы не рассказать соседкам-поповнам, отцу Николаю и лесничему о позднем визите учительницы к его соседу и — что еще было интересно — о ее ночевке в его квартире. Дьячок при этом не пожалел красок, чтобы описать все подробно: как они пили чай, как она вытирала стаканы, как он подсаживался к ней и как она наклонялась к нему. И это все дьячок видел случайно, проходя мимо школы.

— Подумайте, что творится на свете! Чему же они могут научить детей? — возмущался дьячок.

Добродетельные поповны выслушали с большим интересом рассказ дьячка. Слушая, они переглядывались, а по их лицам пробегали иронические улыбки.

— А какая она, красивая? — спросила младшая поповна, Антонина, более живая и ехидная.

— Стриженая! — ответил дьячок, и это слово прозвучало в его устах как равнозначное слову "пропащая". — А какая она дальше, одному Вельзевулу, князю тьмы, известно. Блудница содомская!

— На красоту теперь не смотрят, — сокрушенно замечает старшая, Глафира, считающая себя красивой. — А пример тому — безносая Ганна и Митрофан Васильевич. — И она вздыхает.

Оставшись вдвоем, поповны долго обсуждали это происшествие и изливали всю горечь своего застарелого девичества. А Ганне учинили допрос, — ведь интересно же узнать еще что-нибудь новенькое!

— И долго они сидели? — спрашивает Антонина.

— Не знаю, паненочка. Я уже легла спать, а они еще сидели.

— И она сама вытирала стаканы?

— А кто ее знает! Взяла у меня полотенце.

Ганна боится сказать что-нибудь лишнее: ведь учителя она уважает и ничего плохого в нем не видит.

— А где она спала? — спрашивает теперь уже Глафира.

— На кушетке.

— А он где спит?

— А он — в этой маленькой комнатке, что возле кухни.

— А ночью не вставал он? Не слыхала?

— Нет, не слыхала. Панич еще с вечера, ложась спать, отдал той паненке ключ, чтобы она заперлась.

— Ключ отдал? Зачем? — интересуется Антонина.

— Должно быть, чтобы она заперлась и спокойно спала.

— И она взяла ключ?

Ганна выказывает нетерпение и нежелание отвечать на такие вопросы.

Отец Николай также выслушал дьячка внимательно. Вначале он сделал удивленные глаза, а затем засмеялся и наконец спросил:

— А какова она собой? Ничего девушка?

Отец Николай человек молодой, и его нет-нет да и смущает порой дьявол и заставляет заглядываться на пригожих молодиц. Дьячок это знает.

— Ничего девушка, сочная и фигуристая.