На росстанях
Шрифт:
— Серьезно?
— Более чем серьезно, Ольга Викторовна, чтоб мне с этого места не сойти!
— Ну, тогда добрый вечер, если так.
— Добрый вечер! Ну и молодец же вы! Как славно сделали, что навестили меня! Пришли или приехали?
— Какое там приехала! На своих двоих качу.
— Ну, это все равно, шли вы или ехали, лишь бы сюда попали.
Заходят в комнату.
— Газеты все читаете?
— Читаю, пусть они пропадут пропадом.
— А что такое? — спрашивает Ольга Викторовна, и глаза ее искрятся веселой насмешкой.
— Не повезло нам.
— И это вас
— Не только печалит, начинает разбирать злость.
— На кого?
— А черт его знает, на кого.
— Вам, как вижу я, хотелось бы запеть:
Гром победы, раздавайся, Веселися, храбрый Pocc!Так не дождетесь, Андрей Петрович. Если у кого-нибудь и были надежды на победу в начале войны, то они быстро развеялись, как утренний летний туман. Разве же не ясно вам, что гнилая царская Россия не способна воевать? Война была давно проиграна. И начата она была для того, чтобы отвлечь внимание закабаленного населения в другую сторону, чтобы снизить волну революции, которая все нарастает и близится. Не победы надо было желать России, а полного поражения!
— Что же выиграете вы от этого поражения?
Лобанович чувствует правду в ее словах. Ему неловко за свое увлечение войной, за свои взгляды на результаты войны, за свою наивную веру в непобедимость царской России. Он чувствует ложность своего положения, но хочет поспорить с соседкой.
— А я спрашиваю вас: что выиграли бы вы от победы России в этой войне? — вопросом на вопрос отвечает Ольга Викторовна.
— Во-первых, была бы удовлетворена моя национальная гордость: я стал бы думать о себе как о сыне того народа, который победил в войне. Во-вторых, поражение в войне нанесет нам неисчислимые материальные потери. К тому же естественное стремление России, вытекающее из ее географического положения, найти себе свободный выход в океан будет парализовано. Ни Балтийское, ни Черное море этого выхода нам не дает. Сибирь находится слишком далеко, чтобы можно было надлежащим образом использовать ее богатства. И совсем другое дело, если выход у нас будет на Дальнем Востоке. Все равно, будет ли у нас царь или президент, а свободный выход в море мы должны иметь, без этого нам тесно и на наших необъятных просторах. Вот почему я и не хотел, чтобы нас побили японцы, и вот почему меня так больно задевает наше поражение в войне.
— Мысли, достойные самого заядлого патриота!
В голосе Ольги Викторовны слышится насмешка. И вдруг она резко меняет тон:
— Да вы просто смеетесь, шутите, Андрей Петрович, и мне нравятся ваши шутки!
— А если я говорю это серьезно?
Ольга Викторовна поднимает на него бойкие глаза.
— Серьезно говорить так вы не можете.
— Почему?
— Если вы говорили это серьезно, то вы либо фальшивый человек, либо очень плохой революционер.
— Лучше быть плохим революционером, чем фальшивым человеком: ведь фальшивому человеку стать искренним гораздо труднее, чем плохому революционеру сделаться хорошим.
— Это правда, с этим я согласна, и вы мне нравитесь вашей искренностью.
— Неужели я вам нравлюсь? Впервые слышу это от девушки!
— Ах, какой несчастненький! Ну, и в последний раз слышите это, не надо придираться к словам!
Лобанович придает лицу трагическое выражение, низко свешивает голову и печально качает ею.
— Неужели это правда? Неужели никогда не услышу я от девушки, что нравлюсь ей? Не услышу!..
— Не услышите, — подтверждает Ольга Викторовна.
В один миг трагическое выражение исчезает с его лица. Он быстро вскидывает голову.
— И наплевать!
Такой быстрый и неожиданный переход от отчаяния к беззаботности веселит учительницу, и она заливается веселым смехом.
— Лучшего в вашем положении и не скажешь, — говорит она, не переставая смеяться.
Какая-то новая мысль загорается в живых, выразительных глазах учительницы.
— А скажите, Андрей Петрович, — переменив тон, спрашивает Ольга Викторовна, — любили вы кого-нибудь хоть раз?
Лобанович невольно опускает глаза, но быстро справляется с замешательством и в свою очередь спрашивает:
— А как вам кажется?
Ольга Викторовна вглядывается в Лобановича.
— Мне кажется, любили и теперь любите.
— Кого? — снова спрашивает Лобанович.
— Ну, это уж вам лучше знать.
Лобанович устремляет глаза куда-то в пространство и молчит.
— А вы мне все же не ответили на вопрос, — не отступает учительница.
— Если парень начинает рассказывать девушке о своей любви к другой девушке, это означает, что он переносит свою любовь на ту, которой рассказывает.
На лице Ольги Викторовны мелькает радость.
— Это правда?
— Думаю, что правда.
— Но это в том случае, когда рассказчика не тянут за язык?
Лобанович помолчал.
— И это правда.
Ольга Викторовна в свою очередь опускает глаза и задумывается.
— А если бы девушка рассказывала парню о своей любви к другому, то и тогда была бы правда?
— Правда осталась бы правдой.
— И такой вывод делаете вы из собственного опыта? — допытывается учительница с лукавой улыбкой.
— Нет, это только теория, и она, думаю, подтверждается практикой.
— А что послужило причиной создания такой теории?
— Жизнь. Молодая человеческая жизнь.
Ольга Викторовна заливается смехом.
— Ах вы психолог-сердцевед! — в ее словах слышится скептицизм.
Лобанович хитровато улыбается.
— У вас, Ольга Викторовна, был такой случай, когда один ваш знакомый поведал вам о своей любви к другой, а вы полюбили его раньше, чем он рассказал вам это. Я не буду спрашивать, было это или нет, так как знаю, что было.
Ольга Викторовна приходит в замешательство и слегка краснеет. Лобанович делает вид, что не замечает этого.
— Черт знает что вы плетете! Хватит об этом! — говорит она. — Не затем пришла я к вам, чтобы говорить о любви.
Она, кажется, разозлилась на свою слабость, ведь у нее к нему есть нечто более важное…
— Знаете, коллега, что я хотела вам сказать?
— Нет, не знаю.
— Так вот. Вошла я в одну революционную организацию, имею там знакомства. И вам непременно надо связаться с нею.