На "Розе Люксембург"
Шрифт:
Сергей Сергеевич ничего не пил и был мрачен, несмотря на повисшую на его лице хозяйскую улыбку. Лейтенант Гамильтон и Марья Ильинишна пили не очень много, но были веселее всех. Они скоро пересели на диван. Прокофьев старательно не смотрел в их сторону.
– ...Нет, нет, ничего хорошего в вашем виски я не вижу, — говорила она. — Наша вишневая наливка лучше всякого виски... Сергей Сергеевич, как надо говорить: всякого виски или всякой виски? Не слышит Сергей Сергеевич, так занят разговором с вашим англичанином... Так вы говорите, он не лорд, этот англичанин? Он очень похож на лорда... Впрочем, я ни одного лорда не видела и не желаю видеть!..
– У нас в Пенсильвания самые лучшие вишни. Лучше вишни нигде! — возразил Гамильтон, немного обидевшись за Америку.
Какой вздор! У вас таких нет и быть не может!.. Он мой лучший друг, Сергей Сергеевич, я его люблю, он прекрасный человек, но некрасивый… Кажется, я выпила немного больше, чем нужно? Нет? Вы тоже очень милый, страшно! Как вас зовут?
– Чарльз.
– Вот так имя! Разве можно серьезно называться Чарльз? Вам самому не стыдно? Впрочем, я шучу, это очень красиво, Чарльз. А по отчеству вас как?
– Мой отец Генри... Генрович.
– Чарльз Генрихович. Я вас буду звать Чарльз
Генрихович.
— Нет, вы будете звать: Чарли, — сказал он, почти дерзко глядя ей в глаза и замирая от восторга. Она объясняла ему свое имя: «Марья... Да, пожалуй, Мэри, а по отчеству Ильи-нишна. Отец был Илья, значит, Ильинишна». Он сказал ей как умел, что это просто неблагородно в отношении иностранцев: из легкого «Ильи» делать какую-то «Ильинишну». Она смеялась. Потом он сообщил ей, что пишет стихи, что некоторые его стихи направлены против капиталистического строя. Ему противны роскошь и самодурство богачей, эксплуатирующих народные массы. «Ну да, ну да!» — говорила она. Он рассказывал о квартирах миллионеров из пятнадцати—двадцати комнат, об их загородных виллах-дворцах, о туалетах дам. Его кузина как раз перед его отъездом заказала себе шестое меховое манто, оно обошлось ей в девять тысяч долларов.
Марья Ильинишна всплеснула руками.
— Расстреливать нужно таких людей» хоть она и ваша кузина!.. Какое же это было манто? Верно, соболье? Или горностаевое?
Он не знал, какое это было манто. Не знал и того, какие были первые пять. Не знал, какой длины теперь носят манто. Не знал вообще ничего о моде. К концу приема он уже читал ей свои стихи. Она слушала, не понимая ни слова, и одобрительно-радостно кивала головой.
Штурман ушел на политзанятия, сообщив вполголоса младшему офицеру (в заключение их разговора о жалованье в походах), что князь Потемкин на представлениях о денежных ассигновках просителям обычно собственноручно писал: «дать, дать» и еще несколько слов в рифму к первым. Мишка, обожавший штурмана, захохотал и испуганно оглянулся на Марью Ильинишну — «далеко: может, не слышала»...
Коммандэр Дэффильд подошел к полкам с книгами, Это была собственная библиотека Сергея Сергеевича: Пушкин, «Война и мир», «Фрегат «Паллада», новые русские романы, коллекция переплетенных томов «Морского Сборника», ученые, технические, исторические труды, в том числе и английские, а также много популярных книг по самообразованию: тут были книги по естествознанию, по политической экономии, по музыке, по живописи — Сергей Сергеевич читал их, нахмурившись, с карандашом в руке, и даже составлял конспекты. О музыке он читал с особенным вниманием, так как страстно ее любил; но вздыхая, узнавая из книги, что «в первых движениях («почему движениях?»)
— ...Толстой был, конечно, великий писатель, но что у него о военном искусстве, это слабая марка, — нерешительно сказал младший офицер.
– Молчите, Мишка, вы не читали, — отозвалась Марья Ильинишна.
– Чтоб мне на этом месте пропасть, читал! — Мишка благодушно отошел к дивану. С Марьей Ильинишной ему было гораздо легче, чем с англичанином.
– Быть может, вы хотите взять что-либо в свою каюту? Мои книги к вашим услугам, — предложил Прокофьев. Коммандэр поблагодарил и взял с собой том «Морского Сборника» и английскую биографию Нельсона.
– Могу я сказать один... одно?..
– Разумеется. В чем дело? — тотчас насторожившись, спросил капитан.
– Я хотел сказать одну... вещь. — Англичанин говорил по-русски медленно, подыскивал слова, но почти всегда находил их. Он вполголоса сообщил, что макетный ящик на четвертом орудии немного отстает: можно увидеть щель. Сергей Сергеевич вспыхнул,
– Неужели? Я не заметил.
– Я заметил от лодки. Совсем маленький... Можно видеть только... через очень хороший бинокль. Но он имеет очень хороший бинокль, он будет увидеть... Все остальное хорошо... Очень красиво.
– Я тотчас велю исправить, — сказал Сергей Сергеевич суховато. — Спасибо... Не хотите ли коньяку? Или еще чаю?
– Я хочу коньяку, если вы тоже пьете со мной. За русского флота!
Отпив из рюмки, Прокофьев посмотрел на часы и любезно попросил гостей остаться в его каюте: сам он должен был идти на мостик.
— Здесь, в заливе, мы еще почти в безопасности, разве только воздушный налет? Но в Баренцевом море ни за что поручиться нельзя.
— Вот тебе раз! — сказала Марья Ильинишна.
– Значит, нас могут потопить еще сегодня? А говорили, что только через пять-шесть дней. Это непорядок!
Все засмеялись, громче других лейтенант Гамильтон.
– Зачем ему нас топить? Мы его потопим, — беззаботным голосом ответил Сергей Сергеевич. — Правда? — обратился он к коммандэру. Англичанин утвердительно кивнул головой.
– Он потопал сто шесть тысяч тонн, — сказал Деффильд, допивая коньяк. Он так сказал это, что слово «потопал» ни у кого не вызвало улыбки. Марья Ильинишна смотрела на него с любопытством.
– Да, мне говорили: это было в официальном сообщении фашистов? — спросила она. — Там и фамилию назвали: капитан Лоренц, правда?.. Да, граждане, грех будет прозевать его.
– Мы не будем... прозевать его, — медленно сказал коммандэр Деффильд.
V
«Красный угол» был устроен в прежнем офицерском буфете. С узкой стены на собравшихся матросов глядела крошечная, пожилая, добродушного вида женщина с открытой шеей, с длинным носом, с пышными волосами. Ее портрет был задрапирован красной материей. Против входа висел большой медальон: профиль Сталина частью прикрывал профиль Ленина. На другой стене была копия картины художника Горшкова «Бой канонерской лодки «Ваня-коммунист» под Пьяным Бором». Название картины всегда неприятно задевало капитана Прокофьева. Хотя сама по себе картина ему нравилась, он непременно снял бы ее, если бы хозяином в этой комнате был не комиссар Богумил, а он. Рядом с картиной на выцветших обоях отчетливо выделялся большой бледный прямоугольник: тут когда-то висел портрет Троцкого.